– Боярин! Стражники сюда спешат! – раздался голос из-за двери.
– Добрыня, – спросил меня Претич, – ты до монастыря сам-то дойдешь?
– Дойду, – ответил я.
– Ступай скорее, а я тут с властями пока разберусь.
В монастыре тем временем переполох случился. Девки крик подняли, как только израненного Григория гридни занесли. А вслед за ними Никифор пришел. Кровь с жердяя, словно с борова, хлестала. Его кто-то из воинов поддержать хотел, но он решительно отказался.
– Сам доберусь, – сказал упрямо.
Но стоило ему за ворота шагнуть – рухнул без сил. Подхватили его, в келью отнесли, а тут и я появился.
– Добрынюшка! – сестренка ко мне бросилась.
– Погоди, Малуша. Отдышаться дай.
– Кто же вас так, Добрынюшка?
– Нелюди, – припомнил я, как хозяин харчевни тех Псов Господних обозвал.
– Ранен ты? У тебя вся одежа от крови закожанела.
– Нет, сестренка, не ранен. Даждьбоже миловал. Устал только сильно. А Григорий с Никифором где?
– Ими лекари фряжские занялись. С Григорием совсем худо. Я такой страсти никогда не видела. Прямо из груди у него клинок торчит, а христианин в сознании. Может, и вправду ему Бог помогает?
– А Никифор?
– А чего ему, длиннобудылому, сделается? На руке царапина, крови много потерял, но говорят, что жить будет.
– Нужно навестить их.
– Да куда тебе? – запричитала сестренка. – Сам едва на ногах держишься. Тебе бы отдохнуть не помешало.
– Потом отдыхать будем, – невесело ухмыльнулся я. – В Светлом Ирие времени для отдыха хоть отбавляй.
– Будет тебе, – взглянула она на меня испуганно. – Рано тебе еще помирать. Сам же сказал, что у тебя даже ран нет.
– Это точно. Помирать рановато.
Только мы от ворот отошли, а за нами вслед уже Претич поспешает. За ним остальные воины. Вижу – что-то больно они спешат. В монастырь залетели.
– Ворота! – Претич кричит. – Ворота скорее затворяйте!
– Что стряслось? – от крыльца монастырского окрик раздался.
Ольга на крылечко каменное вышла и на нас смотрит. И показалось мне на миг, что вдруг постарела она. Лет на десять старше своих лет выглядит. Под очами круги черные, через лоб морщинка пролегла, а щеки серыми стали, но глаза у нее, словно уголья горящие, лицо строгое и в кулачке платочек крепко зажат. Видно, что горе ее придавило, а она изо всех бабьих сил ему поддаваться не хочет.
– Беда, матушка! – Претич ей в ответ. – За нами стражники царьградские гонятся! Хотят Добрына схватить. Требуют, чтобы он за тех семерых, что в харчевне положил, ответ держал.
А в ворота уже стучат настойчиво. Слышно, как доспехи на ромеях позвякивают. Как ругаются они сильно, требуют, чтобы отворили им немедля.