– У-у-у, волчья сыть! Гужу перехлестнула! Сойди! Сойди, кому говорю!
Перед воротами мост. Новенький. Еще не почернел от дождей и пахнет струганым деревом. Под мостом ров глубокий.
Пройдет всего несколько лет, и в этом самом рве старший сын Святослава, тот, которого Любава у смерти из когтей вырвала, будет искать и не находить своего убитого брата. Он будет ползать среди окровавленных, искореженных тел и проклинать богов и самого себя. Он будет кричать навзрыд. Будет надеяться, что брат услышит его плач, восстанет от вечного сна, поднимется над горою мертвяков, обрадуется нежданной встрече и… простит. Простит Ярополка за то, что не имеет прощения.
А пока копошатся во рву люди, лопатами суглинок ковыряют, поднимают в плетеных корзинах землю на вал. Серьезно отец к осаде готовится, решил из Овруча твердыню неприступную сделать.
Мы надо рвом стоим, и все я никак не могу вперед шагнуть да в град войти. Боязно мне. Оттого и знобит и в руках дрожь мелкая.
– Ты чего, Добрыня, остановился-то? – это Ярун ко мне подошел.
Он был первым из старых друзей, кого я на родной земле встретил.
Мы под вечер до реки граничной добрались. Постарались тихонько на родной берег перебраться. Но стоило нам с Любавой через Ирпень переправиться да в сухое переодеться, как тут же из лесу на нас двое граничников выскочили. Ребята молодые, но сразу видно – хваткие. Плащи на них зеленые. Наши. Древлянские. У одного топор на рукоять длинную насажен, у другого – палица железом окована. Первый сбоку зашел, а второй наперерез коню моему шустро кинулся.
– Что это за невидаль нам с Полянского берега занесло? – крикнул шустрый и схватил за узду моего жеребца.
– Ты ручонки-то убери, – сказал я ему и навершие меча в кулаке сжал. – Не ровен час, взбрыкнет коник, так зубов не досчитаешься. Он у меня дерганый, особенно после купания. Вишь, фыркает. Это значит, что ты ему не слишком по норову пришелся.
– Да ладно уж, – сказал паренек, – и не таких норовистых обламывали, – но руку все же отдернул.
– Вы кто такие будете? – спросил второй граничник, возрастом постарше. – Чего в землю нашу приперлись?
– Ну, положим, что земля это такая же ваша, как и моя. Древлянин я по рождению, али по говору не признали?
– Что-то не разберем никак, – хмыкнул тот да топор свой поправил, чтоб плечо не тер.
– А баба? – вновь подал голос шустрый.
– Кому баба, а кому мужнина жена, – сказала Любава. – Я Микулы-огнищанина дочка. Слыхал про такого?
– Про Микулу слыхал. Даже видел однажды, а вот о дочке его…
– Это что же получается? – снова встрял старший. – Ты Любава, что ли?