С тех пор на стенах чердака сохранились выцветшие пожухлые обои, а на небольшом полукруглом окошке так и висела пропитанная пылью древняя шелковая штора. С течением лет, как я понимаю, усадьба основательно обезлюдела, недостатка в свободных помещениях уже не наблюдалось, и комнату под крышей превратили в чулан для ненужных вещей.
Среди допотопных шкафов, комодов и перевернутых стульев с торчащими ножками стояли какие-то сундуки и потертые кофры, шляпные коробки, пустые багеты и мутные зеркала. Из угла выглядывал гипсовый Аполлон, стыдливо прикрывшийся фиговым листком. На всем лежал слой пыли, даже отбитый нос Аполлона приобрел темно-серый оттенок, но в отличие от пыли винного погреба здешнюю пыль трудно было назвать нетронутой.
Там и сям на запыленных предметах виднелись следы разной степени свежести. Вот на крышке кофра отпечатались чьи-то пальцы. Вот на зеркале полоса, оставленная краем чьей-то одежды, словно, проходя мимо, человек небрежно задел зеркальное стекло полой и смахнул с него часть пыли.
Да, Аня явно заблуждалась, когда уверяла меня, что в последние десятилетия сюда не ступала нога человека. Не только ступала, но даже и не слишком бережно…
Приглядевшись, повсюду можно было обнаружить пятна воска, накапавшие с чьей-то свечи (уж в то, что это духи палили здесь свечки, я не поверю никогда в жизни!). Ящики комода задвинуты неровно, словно кто-то в них рылся, а потом закрыл кое-как. Некая вещь была укрыта плотной холстиной, задранной с одного бока. Ей-богу, это чья-то рука небрежно откинула холст, когда любопытный нос под него залезал.
Ну что ж, и мне не грех полюбопытствовать, что там такое припрятано.
Я подняла холстинное покрывало и увидела под ним старинную тонкой работы колыбельку орехового дерева с резными ангелочками в изголовье… Перед моими глазами сразу, как лента в кинематографе, побежали картины семейного счастья, царившего в Привольном в те времена, когда в колыбельке сладко посапывал какой-то малыш…
Загрезившись, я не сразу поняла, что в поле моего бокового зрения попало нечто тревожное – за моим плечом рисовался черный человеческий силуэт…
Резко обернувшись, я выкинула вперед руку с пистолетом и… свалила старый портновский манекен на одной ноге, скромно притулившийся возле витой этажерки. Опрокинувшись, манекен зацепил еще и этажерку, а та потащила прислоненную к ней гладильную доску…
Все это должно было рухнуть с оглушительным шумом, но задолго до меня кто-то сбросил на пол бумаги, тетради, папки и мелкие коробки, прежде лежавшие, вероятно, на полках этажерки. Этот ворох бумаги приглушил удар.