Почему не слышу музыки? Почему не гремят виваты?
Смиррр-но! Сошлю! Уничтожу!
Все кончается, все плывет перед глазами. Кажется, как Командор, граф собирается сойти с картины.
А вы чего лыбитесь, великий князь? Грозить кулаком! Да вас наголо остригут! Знаете, что за хулиганство бывает? А на пятнадцать суток в КПЗ не желаете?
И у госпожи музы в руках ведро помоев. Бунт?!
Теперь стены пошли в наступление. Сдвигаются? Пошли! Раздавить меня?
Не выйдет, господа хорошие. Я пока на коне. Я пока за столом. За императорским столом.
Я выпрямляю спину. Делаю значительное лицо. Это уже не просто Семираев, а нечто великое, могучее, грозное. Я чувствую, как и стол подобрался подо мной, трепещет, налился силой.
Да, я не желаю жить в одной комнате с этой швалью на стенах. Предавать в трудную минуту. Но! Поехали! Пошел, стол!
Стол подчинился моему приказу: медленно, как конь командующего на параде, он разворачивается на одном месте и не спеша, фронтом двигается к огромному трехстворчатому окну. Мимо проплывают злобные лица ненавистных портретов.
Сейчас раздастся звон стекла. Но нет. Окна внезапно распахиваются, трепеща занавесками.
По-прежнему сидя в кресле за столом, эдакой колесницей я выкатываюсь в сад. Я сижу с прямой спиной, положив кисти рук на синюю столешницу. Стол, как летающее блюдце, покачался над кустарником, над посеревшим снегом и медленно, будто вдоль по горке, пошел вверх. Это предназначено мне судьбой – все выше и выше.
Внизу просматривается графский, совсем маленький, как макет, дворец, замерший пруд, ниточка электрички. Спиралью огненной галактики мелькнул город, потом расплылись очертания страны. Вот завертелся арбуз земли. Темно.
Туман клубится, как в бане. Не видно даже бронзового бордюрчика. Ветер холодит щеки. Непривычно тихо, как в колодце. А может быть, я уже на том свете? Я уже тень, которая ищет своего перевозчика? Мне страшно. Бо-юсь!
Возьмите мою бессмертную душу, но отдайте мне мое тело. Живое, теплое. Я не хочу жить в пустоте. Не мо-гу!
Хоть бы что-нибудь на горизонте. Хоть звездочка. Хоть бы раздался свисток милиционера. Ничего.
И вдруг я слышу родное, знакомое и любимое. Я узнаю по голосу. Так поет только моя знакомая, замечательная птица. Ворона, ты где? «Я здесь», – раздается внизу, подо мною. Судьба зовет. Я срываюсь со своего кресла. И вдруг чувствую, что лечу.
Мои руки уже не так судорожно молотят воздух. Они обросли тяжелыми перьями, превратились в крылья, и я взмахиваю ими медленно, на вздохе. Я лечу все ниже и ниже.
Вот уже земля мерцает, усадьба с распахнутым, несмотря на зиму, окном.