Чуть погодя Квиллер мягко сказал:
— Не хотите ли вы, чтобы я известил Маунтклеменса, хотя он сейчас в Нью-Йорке? Мне известно, что он хорошо относился к вам обоим.
— Как пожелаете.
— Вы уже предприняли какие-нибудь шаги по организации похорон?
Батчи сказала:
— Пышных похорон не будет. Зоя этого не одобряет.
Квиллер встал:
— Мы сейчас уйдём, но только позвольте мне узнать, миссис Ламбрет, может, я могу что-нибудь для вас сделать? Иногда, чтобы помочь человеку, нужно просто с ним поговорить.
— Я здесь. Я присмотрю за ней, — сказала Батчи.
Квиллер подумал, что эта женщина ведёт себя как хозяйка.
— Ещё один вопрос, миссис Ламбрет. У вас есть хорошая фотография вашего мужа?
— Нет, только портрет, который я написала в прошлом году. Он находится в моей студии. Батчи вам покажет его. Я думаю, что мне пора идти наверх.
Без дальнейших объяснений она вышла из комнаты.
Батчи провела репортёров в студию, расположенную в задней части дома. Там на стене висел портрет Эрла Ламбрета, холодного, высокомерного, написанный без любви.
— Великолепное сходство, — с гордостью заметила Батчи. — Она действительно ухватила в нём самую суть
Щелчок камеры Одда Банзена был почти не слышен.
Когда Квиллер и Одд Банзен уезжали из дома Ламбрета, они молчали до тех пор, пока обогреватель установленный в машине Одда, не выдал первое тёплое дуновение. Только тогда Одд обрел дар речи.
— Кажется, подвизаясь на поприще рэкетира от искусства, Ламбрет всё делал правильно, — сказал он. — Хотел бы я пожить так же. Готов побиться об заклад, что тот диван стоит не меньше тысячи баксов. А кто была эта большая задира?
— Батчи Болтон. Она преподает скульптуру в Пенниманской школе изящных искусств.
— И она действительно полагает, что она главный режиссер представления? Она просто упивается всем происходящим.
Квиллер согласно кивнул:
— Мне тоже не показалось, что Батчи потрясена смертью Эрла Ламбрета. Интересно, как она вписалась в картинку? Друг семьи, я полагаю.
— Если тебя интересует моё мнение, — сказал Одд, — то я не думаю, что эта кукла Зоя близко к сердцу приняла случившееся.
— Она уравновешенная, умная женщина, — ответил Квиллер, — даже если и кукла. Она не принадлежит к тому типу женщин, которые бьются в истерике.
— Если моя жена когда-нибудь увидит меня лежащим в луже крови на полу, я хочу, чтобы она билась в истерике, и как следует! Я не хочу, чтобы она мчалась домой, подкрашивала губки и вообще приводила себя в порядок для того, чтобы принимать посетителей. Представь себе даму, которая не помнит, звонила ли она своему мужу и была ли заперта дверь галереи!