— Давайте вначале закажем, — сказал Нильсон после скупого, почти рассеянного приветствия. — Потом можем поговорить.
Ганс-Улоф выбрал себе нечто, обещавшее быть лососем, зажаренным на гриле, с овощами. Нильсон взял дежурное блюдо: зажаренного на гриле судака с тёртым хреном и картофельной запеканкой.
— И пиво. — Он произнёс это так, будто в любой момент мог умереть, если срочно не утолит жажду. — Ну вот, господин приверженец ночных решений, — сказал Нильсон, когда официантка удалилась, и захватнически расставил руки на чистой поверхности стола. — Что вы имеете мне рассказать?
Ганс-Улоф скептически огляделся. Их стол стоял в круглой стенной нише в дальнем углу кафе, но посетителей было много, свободных мест почти не оставалось.
— Нечто, предназначенное только для ваших ушей, — сказал он. — Вы уверены, что нас никто не услышит?
— Абсолютно уверен, — кивнул патлатый журналист. — Я уже не раз убеждался. Если не орать, за соседним столом никто не услышит ни слова. — Он полез в карман куртки и извлёк оттуда пластиковую коробочку размером с пачку сигарет. — А для слушателей, от которых нас не сможет защитить акустика этого помещения, у нас есть вот это. — Он положил приборчик на середину стола, нажал его единственную кнопку, и загорелся зелёный глазок. — Видите? Всё чисто. — Он снова убрал приборчик. — Совершенно нелегальная штучка, кстати, по крайней мере в нашей стране.
— Но вам, как видно, частенько приходится ею пользоваться, — сказал Ганс-Улоф под сильным впечатлением.
— Стараюсь как можно чаще, — кивнул Нильсон, запустил пальцы в свои непокорные волосы и требовательно посмотрел на собеседника. — Итак, профессор, вы хотели рассказать мне, что произошло на самом деле при голосовании.
— Скорее, что произошло до голосования.
— Догадываюсь, что-то плохое.
— Меня пытались подкупить.
У журналиста не дрогнул ни один мускул.
— Пытались? — подхватил он. — Кто?
— Этого я не знаю. Человек с деньгами назвал себя лишь посыльным. Я предполагаю, что за всем этим стоит в итоге фирма «Рютлифарм».
Нильсон кивнул, как будто это разумелось само собой.
— Вы сказали, вас пытались подкупить. Значит, вы не взяли деньги?
— Естественно. И я тотчас поставил в известность руководство.
— И потом?
— Потом похитили мою дочь.
Журналист уставился на Ганса-Улофа как громом поражённый. Казалось, он лишился дара речи.
— О боже! — наконец воскликнул он. — Не может быть. Похитили?
Ганс-Улоф подался вперёд, чтобы иметь возможность говорить ещё тише, и рассказал всё, что произошло. Целое утро он обдумывал, что сказать, сомневаясь, сможет ли поделиться своей тайной с посторонним человеком. Но как только начал говорить, нужные слова пришли сами собой, хлынули потоком. Это было благотворно для него — наконец-то выговориться. Между тем принесли еду, но они оба оставили её без внимания, потому что при таких обстоятельствах ни один из них не смог бы проглотить и кусочка.