– Тогда следующий сказ за тобой, Плафоша, – решил Амадей и широко улыбнулся всеми своими последними тринадцатью зубами. Зубов он лишился не тогда, когда на рояль охотился. Большую часть своих зубов Амадей посеял, когда порожнил железную дорогу. Обычно внутри опломбированного вагона хранятся только предметы роскоши. Амадею же однажды подгадался вагончик, в котором десять бугаев что-то особенно ценное пасло.
– А че это я?
– А ты хотел сказки на халяву? Не тормози, раньше байку начнешь, раньше доскажешь, – вроде ласково повел Амадей, но так, что Плафон не рискнул отбрыкиваться.
– Ну ладно, – подмядся Плафон. – Про ядовитую маляву, про Синий фонарь или про вертухайские шнурки?
– Кто ж не знает про ядовитую маляву?! – фыркнул Амадей.
– Давай про Синий фонарь! – затребовал Перст.
– Нет, давай про шнурки, – выбрал Юшка.
Шрам рывком в полный рост поднялся с нагретого места, потянулся, расправляя косточки. Ежели так преть на одной точке, верняк отрубишься. А еще эта перепутанная луна навевает дурь на голову. А ведь никак не имел Шрам права уплывать в курортную страну снов. Он заплатил за эту камеру, и вроде бы здесь кентовались сплошь свои, но, как известно, свои первыми и продают.
Шрам сделал несколько вялых шагов меж шконок. Картина, достойная кисти Айвазовского. Шрам нынче забашлял даже по его меркам кучеряво, и теперь камеру было не узнать. Всюду раздавленные пластиковые стаканчики, зеленые хвостики от клубники и вишневые косточки. Духан стоит водочный, как в грязной разливухе для последних синяков. Стены обклеены свежими девицами из еще только сегодня распатроненных журналов. Тут и рекламные соски в купальниках-тесемках, и Алсу, и Эдита Пьеха, и первая женщина-космонавт Валентина Терешкова. Но даже не в этом писк.
Самое шкодное – под потолком над шконками из углов к лампочке на нитках съезжаются вроде бы обыкновенные, но здесь конкретно неожиданные, новогодние бумажные гирлянды: снежинки, фонарики и флажки с «веселыми картинками». Шрам заказал, а других не нашлось.
И не только на нитках. Мишурой и прочими елочными дождиками народ украсил все болтающиеся провода. Получилось полное глюкалово.
– Типа того, пахал в семидесятых годах на рижской киче один корпусной вертухай. Злющий-презлющий. Хуже голодного цепного пса, – начал неспешно Плафон. – И шиз у него был любимый – лампочки в синий цвет красил…
Шрам сместился дальше к центру камеры, к обеденному столу. Здесь резались в буру Табурет, Прикус и молодой паренек-первоходка, погоняло которого Сергей Шрамов даже не запомнил. Запомнил только его статью – хулиганка.