– Здесь!
К столу вышла маленькая, темноволосая девушка в очках с диоптриями не меньше, чем минус восемь. За стеклами в узких зрачках решимость и мужество. Все затихли, и В.В. показалось, что сейчас будет совершен очень серьезный, даже, может быть, опасный в чем-то поступок. Анна говорила негромко, сдерживая волнение, делая паузу, чтоб отдышаться.
– Вчера я была на станции Москва-Сортировочная. В бригаде, где рабочие взяли на себя обязательство жить и трудиться по-коммунистически. Не когда-нибудь в отдаленном будущем, не послезавтра, а прямо сегодня, сейчас. Вы понимаете, самые обыкновенные на вид люди, а поставили перед собой такую задачу. Я поняла, что не могу не откликнуться на то, что увидела. Стихи сложились сами собой. Придя домой, я их записала.
Сначала В.В. подумал, что поэтесса шутит. Он сам работал в таких бригадах, которые брали на себя обязательства работать сверх меры, они все брали на себя обязательства, и все, кто эти обязательства брал, давал, складывал в ящик и выкидывал на свалку, знали, что это чушь. Но Анна говорила серьезно, и все собравшиеся серьезно при готовились слушать. Приготовился и В.В.
Анна осмотрела зал и стала читать вполголоса, с домашней интонацией:
Вы еще не жили в коммунизме?
Ну, так в чем же дело? Поживите.
Он теперь совсем не за горами,
До него трамвай вас довезет.
Да, трамвай, не времени машина,
Не ракета и не Сивка-бурка,
А простой обшарпанный трамвай…
Голос поэтессы глух и чуть-чуть дрожит. Она смотрит при этом куда-то в дальний угол комнаты, а может быть, еще дальше. Может быть, ее взгляд проникает сквозь эти стены, сквозь толщу пространства и видит зримые черты того, что она описывает. Голос дрожит так, как если бы она сознавала, что это ее последнее стихотворение, что, как только она дочитает до точки, сюда войдут товарищи в кожаных тужурках, выведут ее за дверь и расстреляют тут же на железнодорожных путях.
Но пока этого не случилось, она исполнит свой долг, она расскажет. Она расскажет всю правду. Она расскажет всю правду про людей, которые склонились у станков и раздувают кузнечные меха. Лица у них черны от копоти, руки у них черны от въевшегося в поры мазута, но души у них чисты. Они не дожидаются, когда коммунизм будет построен везде, они его уже построили здесь, они в нем живут и вас готовы в нем поселить, если вы хотите. Но для этого надо уже сейчас:
Так работать, словно в коммунизме,
Жить, любить, мечтать, как в коммунизме…
Жить, любить, мечтать, как в коммунизме, В.В. был не прочь. Но работать… Он сюда явился после работы на путях, где восемь часов «грохотал» гравий. То есть набирал гравий на вилы, встряхивал его и сыпал между шпалами. От такой работы потом несколько часов болит спина, а пальцы рук не слушаются и не могут удержать ложку. Неужели в коммунизме надо работать еще больше?