Анна дочитала стихи до конца и немного постояла еще у стола, ожидая, видимо, тех товарищей в кожанках. Но поскольку никто не явился, она с сознанием исполненного долга отошла и села на свое место.
Молчание. Все сидят тихо. Обдумывают услышанное, видимо, устыдившись, что мало работают и любят, может быть, тоже любят, но не по-коммунистически, а как придется.
Зиновий Матвеевич оглядел аудиторию:
– Кто-нибудь что-нибудь хочет сказать?
– Можно я?
Протирая на ходу очки, к столу вышел человек, похожий на Добролюбова, и начал неспешно, как бы с трудом подбирая слова:
– Прошу простить, если моя речь будет не очень гладкой. Мы только что услышали стихи, после которых хочется не говорить, а молчать и думать. То, что мы сейчас услышали, это больше, чем стихи. Это… даже не знаю, как выразиться… Откровенно говоря, я не отношусь к числу очень внимательных читателей газет… То есть я, разумеется, тоже читал о создании подобных бригад, но мне никогда такое событие, при всем политическом значении, не казалось достойным поэтического отклика. И нужен был взгляд человека, который не только сам умеет в малом увидеть великое, но и наш взгляд повернуть в ту же сторону. В самом деле, ну что произошло? Рабочие собрались, взяли на себя обязательство перевыполнять планы и вообще работать лучше, чем раньше. Как бы на это откликнулись наши присяжные стихоплеты? Ну, сочинили бы бездушные и казенные вирши с дежурными рифмами, вроде призма-коммунизма, дали-стали и так далее в стиле барабанного боя. А тут до предела простой, открытый, доверительный, я бы даже сказал, исповедальный разговор с читателем. Разговор тет-а-тет. Без набивших оскомину казенных сентенций. Простыми и удивительно точно выбранными словами. И, по-моему, хорошо, что стихи без рифмы. Возникает эффект максимальной доверительности. И совершенно точно выбранный ритм и тон. Вы только вслушайтесь: «Вы еще не жили в коммунизме?» Патетический напряженный вопрос. И тут же спад в бытовую разговорную интонацию: «Ну, так в чем же дело? Поживите…» И сразу после этого: «Он теперь совсем не за горами, до него трамвай вас довезет…» Та же интонация, но в нее вплетается ритм идущего по рельсам трамвая. Это, я позволю себе выразиться красиво, ритм жизни и ритм правды. По-моему, Аня, это твоя большая поэтическая удача, и я тебя от всей души поздравляю.
Не успел он сесть на место, как к столу, не спрашивая разрешения, выскочил следующий оратор – крупный, кудрявый.
– Сеня, только не очень длинно, – предупредил его Мыркин.
– Два слова, – пообещал Сеня и начал говорить быстро и энергично: – Трамвай, о котором пишет Аня, это тот самый трамвай, на котором я каждый день езжу на работу. Он обычно страшно гремит. Он обшарпанный. Пассажиров, как сельдей в бочке. Я всегда наступаю кому-то на ноги и мне наступают. И я вижу перед собой только озабоченные, иногда даже злые лица. Для того чтобы я посмотрел на этих людей другими глазами, мне понадобилось слово, сказанное поэтессой.