Он поник на мне и затих, я – тоже, и мне показа лось, что я умерла.
Я очнулась оттого, что он целовал мои глаза и бормотал какие-то невнятные извинения за то, что «так получилось».
– Как так? – спросила я.
– Ну так, – сказал он.
Я стала допытываться и потратила много усилий, прежде чем осознала: он не понял, что кончил, и думал, что обмочился.
Я не стала над ним смеяться и спросила, неужели у него за его двадцать восемь лет. не было ни одной женщины.
– Я слишком много учился, – сказал он смущенно.
– Но тебе же хотелось?
– Хотелось, но я думал, что это стыдно, и скрывал.
– Хорошо, – сказала я, – но обычно мальчики, которые стесняются, умеют помогать себе сами.
Оказалось, он не знал и этого, и единственный знакомый ему вид половой жизни был – ночные поллюции, но «это совсем другое».
Ни на второй, ни на третий, ни на четвертый день никто нас не видел на пляже. Мы не покидали нашей квартиры, и он не слезал с меня, потеряв всякий стыд сразу, как будто сбросил его вместе с одеждой. Мы слипались днем и ночью, на кровати, на полу, на подоконнике, под столом, во всех возможных позициях, ничего не ели, но пили много воды. У меня уже все болело, я изнемогала, я бегала от него, прикрываясь руками, он ловил меня, загнав куда-нибудь в угол, валил, разводил в стороны руки и вламывался, как бандит.
У меня бурлило в животе, мой несчастный орган пылал как вулкан и выворачивался наизнанку, извергая из себя пену, клокоча, хлюпая, производя другие ужасно неприличные звуки.
Стояла неимоверная жара, комната к вечеру накалялась, мы плавали в поту и во всем, что из нас изливалось, простыня была в безобразных разводах, которые, подсыхая, громко хрустели.
Иногда, совсем обезумев, я кричала ему: «Негодяй! Дай мне хотя бы пописать!» – и убегала в наш совмещенный санузел. Он настигал меня там и поторапливал, нетерпеливо тычась во все, что ему представлялось для этого подходящим (а подходящим ему казалось для этого все).
Безумие это продолжалось недели полторы, и за это время он ни разу не вспомнил ни про квазары, ни про пульсары. Как-то утром он, совершенно изможденный, спал, а я пошла в ванную и, глянув в зеркало, ахнула.
Боже! Худая, облезлая, губы опухли, сиськи висят, живот впал, волосы на лобке всклокочены, но самое ужасное, на моих ногах, до того стройных и лишь слегка покрытых золотистым пушком, появились черные волосы, и два отвратительных закрученных волоска я нашла и с ненавистью выдрала между грудями.
Вернувшись в комнату, я надела сарафан – висит, как на вешалке. Еще раз глянула на ноги – ужас.