— Хорошая идея, — сказала я, словно не замечая Древнего Сарума, подававшего мне дурной пример.
Я бы тоже могла начать ехидничать. Я действительно завидовала тому, что Грундо понимает саламандру.
Что касается Древнего Сарума, он снова принялся жутко кривляться, сперва вытянув лицо на манер яйца, потом скорчив сморщенную рожицу щелкунчика.
— Ну, вам же хуже, — сказал он, когда Грундо сел в машину, бережно прижимая к себе саламандру. — Это вы поджаритесь и сгорите, когда эта тварь подпалит машину. Я-то так просто не сгорю!
— Ну, значит, иногда не так уж плохо быть гнилым местечком? — сказала я, тоже садясь в машину.
После свежего росистого вечера вонь в машине сделалась просто невыносимой.
— Так-то оно так, но Солсбери будет просто вне себя, когда я вернусь и скажу, что его любимая машинка сгорела! — отпарировал Древний Сарум.
Он завел мотор и бурчал не переставая следующие миль десять.
— Если он узнает, что я так и не добрался до Лондона, он меня просто убьет! Я лишусь своей хартии и члена парламента, вполне возможно. И я ненавижу запах гари! У меня от него все кирпичи дыбом встают!
— Заткнулся бы ты! — шепнул Грундо.
Он вполголоса читал саламандре успокаивающее заклинание, пока та не взобралась по его руке к нему на плечо и не уселась там, пульсируя от удовольствия. Я так ему завидовала, в салоне стояла такая вонь, Древний Сарум так уныло зудел, что мне отчаянно хотелось вырваться из машины. Я отвернулась и прижалась лицом к открытой верхней половине окна.
Через некоторое время, когда на дороге стало почти темно, я осознала, что по дороге скачет белая лошадь, держащаяся вровень с машиной. Я подняла глаза и увидела, что на лошади сидит всадник в развевающемся плаще с белой подкладкой.
— Ой! — сказала я.
Дедушка Гвин наклонился к открытой половинке окна.
— Они призвали меня в третий раз, — сказал он, — чтобы унести гораздо больше людей, чем раньше. В каком-то отношении это хорошие новости. Если они призовут меня снова, я могу забрать их. Но насчет остального — извини…
И не успела я ответить, как он цокнул языком на серую кобылу, она рванулась и исчезла впереди. Грундо уставился ему вслед.
— Он скачет быстрее машины! — удивленно произнес он. — Что он говорил? Я не все расслышал.
— Это было личное, — сказала я.
Мне почему-то не хотелось признаваться Грундо, как меня это встревожило. В конце концов, Сибилла — мать Грундо, и она только что затеяла что-то еще. Сейчас мне больше всего на свете хотелось добраться к моему милому, надежному, по-военному подтянутому дедушке-магиду Хайду.