Сил у него от таких известий и впрямь прибавилось. А пахучее горьковатое варево из горшка и вовсе, казалось, удесятерило их. Визит посетителей был краток, и вскоре Доброгнева, неотступно сопровождаемая подозрительным Парамоном, вышла из застенка, окинув узников сочувственным взглядом и ободряюще кивнув князю.
Едва они ушли, и входная дверь громогласно подтвердила это, захлопнувшись за ними с тяжелым грохотом, как Константин тут же поделился новостями с молчащим до сих пор — сил, чтобы сдерживаться, пока хватало — отцом Николаем. Выслушав их, священник бодро заявил, что тяжкое испытание, ниспосланное Господом, по всей видимости, для них уже заканчивается и близок час, когда двери сего смрадного узилища распахнутся пред ними настежь.
В ответ на это Константин схожим по смыслу текстом, хотя и взятым совсем из другой оперы, продолжил его мысль, процитировав Пушкина: «Товарищ, верь! Взойдет она — звезда пленительного счастья». Особенно радостно, с восклицательным знаком после каждого слова, произнес он строку, в которой обещалось, что «оковы! тяжкие! падут!». Словом, веселье продолжалось целый час, постепенно перейдя в подробное обсуждение предстоящих срочных и не совсем дел, но затем нервное возбуждение постепенно прошло. Наступил неизбежный обратный эффект, благо спать узникам до самого рассвета никто не мешал.
Однако едва первые лучи солнца осветили землю, заставив ярким огнем загореться блестящие купола храма Бориса и Глеба, как входная дверь распахнулась и в темницу вошли рязанский князь и его верный Парамон. Палач крепко держал в руках, далеко отставленных от себя, большую жаровню, заполненную раскаленными углями. Через правое плечо Парамона была перекинута на перевязи простая матерчатая, но увесистая сума, которая тяжело похлопывала своего владельца по левому бедру, многообещающе побрякивая своим содержанием. Из сумы торчал целый пук заготовленных, но еще не зажженных факелов. Однако к звуку, раздававшемуся при каждом осторожном шаге палача, эти деревяшки были непричастны, ибо он был более зловещим и каким-то вибрирующим и болезненным. Не каждое железо могло издать подобный. И Константин почему-то, едва услышав его, сразу понял, что именно находится в сумке на боку, потому что так угрожающе повизгивать могло лишь одно. Едва Парамон, поставив жаровню в уголок, начал извлекать все из сумы, как похолодевший от осознания верности своей ужасной догадки Константин понял, что не ошибся. Это действительно были инструменты палача.
* * *
Тот же недостойный Господа служитель, кой лжой гнусною место княжого духовника получиша, нареченный по имени святого Николая-угодника, тож по мягкосердию свому богоотступного Константина не обличаша и во грехах его потакаша, ибо слаб бысть душою своея. Сам же он в кознях диавольских примечен явно не бысть.