Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года. Издание Российской академии наук. СПб., 1817.
* * *
И иде сей отец духовный ко князю Глебу во Резань и тако рекоша: «Коли сыне мой во Христе в твоих порубах муки смертные имает, тако ж и я должен тамо бысть, дабы остатний раз утешение ему дати и слово Божие поведати».
И жестокосердый Глеб повелеша отче Николая ко князю свому заперети и тако же железа на ны возложити, и прияша тот узы оные со смирением великим, како служителю Божьему заповедано.
Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года. Издание Российской академии наук. СПб., 1760.
* * *
Столь чистых сердцем, с душой, лучащейся светом и неземной добротой, в истории земли Русской до отца Николая пересчитать можно по пальцам. Недаром почти сразу после его смерти место захоронения этого замечательного во всех отношениях человека быстро превратилось в центр паломничества христиан Руси. Если у мусульман это Мекка, а у западных наших единоверцев — Иерусалим и, с некоторой натяжкой, Рим, то славяне потоком шли к Рязани.
Перечислять его достоинства можно очень долго, но я тут упомяну лишь об одном — верность своему долгу и самопожертвование, которое по праву можно назвать даже героизмом. Вести обличительные речи, глядя в глаза жестокого князя Глеба, угодить за это в поруб и не смириться, невзирая на тяжкие пытки, — все это иначе как подвигом назвать нельзя.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности. Т. 2. С. 113. СПб., 1830.
Глава 15
РУКА ГОСПОДНЯ НЕ БЫВАЕТ ГРЯЗНОЙ
А крик надежды ищет свет,
Чтоб высветить души мгновенье,
Чтоб укрепить в себе терпенье,
Надеяться, коли надежды нет.
Л. Ядринцев.
Белый, как льняное полотно, отец Николай не сводил глаз с рук Парамона, уверенно и неторопливо творивших свое гнусное дело. Губы священника беззвучно шевелились, но что за молитву они читали, он вряд ли смог бы ответить впоследствии. Да и было ли то молитвой?.. Глаза отца Николая ни на миг не отрывались от ржавых клещей, какого-то острого двузубца, похожего почему-то на детскую рогатку, только с более длинной рукояткой, тоненьких игл, щипчиков, чем-то похожих на маникюрные, но изрядно увеличенных в размерах, здоровых пятнадцатисантиметровых гвоздей и, в довершение к ним, увесистого грубого молотка, совсем немного уступающего по габаритам кувалде. Глеб, молча стоявший все это время возле жаровни, вдруг как-то жалостливо всхлипнул и повернул голову к Константину. В глазах его застыла печаль. Искренняя, неподдельная, глубокая печаль.
— Убью тебя, и мне даже поговорить не с кем станет, — медленно проговорил он. — А может, одумаешься, брат, а? — с надеждой в голосе спросил он.