Что знал и умел Джеймс Ривердейл?
Джеймс Ривердейл умел драться.
Но если раньше, подобно ребенку, не ведающему о последствиях своих шалостей, он играл в войну, выигрывая и проигрывая, то сейчас он впервые увидел жизнь и смерть, как они есть.
Рябое лицо смерти.
И жизнь, танцующую с поднятыми к небу руками.
Держа дагу в левой, для правой он выбрал танцовщицу.
CAPUT VII,
в котором рассказываются удивительные истории о битвах и сражениях, путешествиях и приключениях, чудесах и диковинах, а расстояние от первых до вторых — несколько часов бега верблюдицы
Кабинет наполнился лязгом, звоном, вскриками и рычанием, не свойственным для человеческого горла. Это рычал Джеймс. В тесноте, равнодушной и смертоносной, как топор палача, не осталось места рипостам и парадам, ремизам и уколам с оппозицией; «четверо пьяных идут сквозь лес», «дракон в небе», «разрушение крепости» и «рыбак Гаджа поймал карпа» — исчезло все, что наполняло жизнь Джеймса Ривердейла. пока эта жизнь не свернула в синюю ночь под желтым месяцем.
Изменившись — и не обязательно к лучшему.
Однажды ты перестаешь отличать изученное вчера от изученного год назад, забываешь правила, не разбираешься в тонкостях, путаешь мягкое с кислым — и больше не интересуешься, глупо или умно ты выглядишь со стороны и что скажут зрители.
Все исчезает с поверхности, уходя на глубину.
Во время шторма на глубине тихо.
Кристобальд Скуна, основатель храма Шестирукого Кри, очень любил театр. Однажды, в редкую минуту откровенности, он сказал Джеймсу, что глубже всех в сущность боя проник Томас Биннори, бард и драматург, когда писал трагедию «Заря». «Почему?» — удивился Джеймс. Будучи в восторге от «Зари», он тем не менее не заметил там каких-то боевых тонкостей.
«Ты читал ремарки?» — спросил Шестирукий Кри.
«Читал. Ничего особенного. «Дерутся. Один падает». И все».
«Вот-вот, — усмехнулся гипнот-конверрер. — Дерутся. Один падает. Я же говорю: этот бард понимает лучше всех...»
В кабинете на втором этаже дома Вучи Эстевен дрались. Некоторое время. Потом все вернулось к исходной позиции: Джеймс — у клавикорда, маэстро и Фернан — у дверей, блокируя выход, второй подмастерье — у стенной ниши.
Никто не упал.
Но и стояли, надо признаться, с трудом.
Лысый Гений с удивлением смотрел на упрямую жертву четырьмя парами глаз: три — влажные и блестящие, словно вишни, одна — тусклая, из шершавой бронзы. Песня клавикорда сделалась громче, ритмичней, побуждая к немедленному завершению. Желтый свет месяца смешался с синей ночью, пятная людей трупной зеленью. В раздражении шуршал песок. А Джеймс понимал, что тяжело ранен и долго не выдержит.