– Как он там, Иван? – интересуюсь.
– Ничего. Хату ставит, женится. Слышала – скоро свадьба.
Ого! Люблю оперативность.
– А кто невеста? – спрашиваю. – Яблонивская?
– Эге ж, наша, сельская, – отвечает Явдоха. – Славная дивчина, хоть и вертлявая трохи – Маруся Козак…
Своим ушам я не поверил.
– Маруся Козак?! – переспрашиваю у тетки.
– Эге ж, Маруся… – и вдруг голос тетки Явдохи осекся. Всполошилась она и затараторила: – Ой, що ж я балакаю! Брешут люди, а я, дурна баба, передаю вам. Не может того буты! Сам побачишь, Максимэ, что все это брехня чистая! Люди и не то еще могут наговорить…
Одеревенел Максим Перепелица. Ни рукой, ни ногой, ни языком не могу пошевельнуть. Тетка Явдоха еще что-то говорит, а я оглох. Уставил глаза в окно и света белого не вижу. «Неужели Маруся дурачила меня все время? А письма какие писала, обещала ждать Максима…»
Эх, Маруся, Маруся! Вот и колеса вагона вроде выбивают: «Маруся-Маруся-Маруся… Обманула-обманула-обманула…» Проклятые колеса!
Чувствую, Степан трясет меня за плечо.
– Пойдем, – говорит, – постоим на площадке, курить хочется.
Вышли. Степан даже в лицо мне боится глянуть. Спрашивает:
– Выдержишь, Максим?
Я заскрипел зубами, вздохнул тяжело и твердо, со злостью, сказал:
– Выдержу! Еще и на свадьбу к Марусе пойду…
Но, скажу я вам, такой обиды еще никто в жизни не наносил Максиму Перепелице. Да и не только в обиде дело. А с сердцем мне что делать? Не выбросишь же его! Прямо огонь в груди горит. Но никуда не денешься. Припоминаю, что Иван Твердохлеб – хлопец действительно красивый, боевой, в армии служил. Знать, Максиму далеко до него, раз Маруся забыла Максима…
Когда на нашей станции сошли мы с поезда, тетка Явдоха предлагает:
– Поедемте к складам, там машина…
– Нет, – перебиваю ее, – нам хочется на поля яблонивские поглядеть. Пешком пройдемся, у нас чемоданы не тяжелые.
– Верно говоришь, Максим. Пошли, – поддерживает меня Степан.
– Ой, разве так можно?! – всполошилась Явдоха. – Вроде и домой не спешите. Возьмите хоть семечек на дорогу, чтоб не скучно было. Вон их у меня сколько в кошелке осталось. Гарбузовые! Небось забыли там, в армии, какие они, гарбузы, есть? А парубкам нельзя про гарбуза забывать, – и тетка Явдоха уже на ходу сняла с меня фуражку и насыпала в нее тыквенных семечек – крупных, поджаренных. Степан выгребает из своей фуражки семечки в карман, а я гляжу на свою порцию и закипаю от злости. Не намекнула ли мне этим тетка Явдоха?.. Конечно, намек! Забыл, мол, Максим, что такое гарбуз, так не забывай…
Как махнул я из фуражки семечки на землю, Степан даже свистнул от удивления. А потом горько усмехнулся, вспомнив обычай наших девчат подносить нелюбому парубку, который сватается, тыкву в знак отказа. Поэтому яблонивские парубки больше смерти боятся тыквы. Подцепить хлопцу гарбуза – хуже чем солдату наступить на мину!