— Всего одну монету… Господин… Ну пожалуйста…
Ягер сделал несколько шагов, а потом с деланным недовольством полез в карман. Попрошайка тут же оказался рядом. Люди в подворотне насторожились.
Людвиг вынул монетку, подкинул ее в воздух, затем ловко поймал и, зажав в кулаке, двинул им попрошайке в ухо. Оборванец покатился в пыль.
— Ну, как тебе? — обратился к нему Ягер. — Еще хочешь монетку?
Нищий уполз в пыль, прикинувшись какой-то ветошью. Фигуры в подворотне истаяли.
Жест Людвига не был продиктован просто жестокостью или жестокосердием. Это был инстинкт самосохранения. Прожив в Триполи некоторое время, он хорошо изучил нравы местного дна. Милосердие тут было не в почете и каралось весьма жестоко. Уличная шпана, обладавшая чутьем стаи шакалов, с легкостью определяла человека мягкосердечного и слабого. Поэтому податель милостыни через два квартала мог вполне нарваться на нож или просто быть избит и ограблен. Так что поступок Ягера был воспринят окружающими вполне спокойно.
Через две улицы, запруженные различными повозками, осликами и просто пешими людьми с баулами за плечами, Людвиг вышел к большому по меркам военного Триполи ресторану. На площади перед ним было шумно. Отряд итальянской полиции безуспешно пытался снести самодельные торговые палатки. Эта процедура повторялась каждый день с занудным постоянством. Обычно к вечеру полиция все-таки сносила последний шатер, хозяина, если его удавалось поймать, препровождали в комендатуру, но к утру все торговцы снова толклись на прежних местах.
Ягер обогнул шумящую и дерущуюся толпу и нырнул в неприметный подвальчик, источающий сладкий, дурманящий аромат. Человек, сидящий у дверей, дюжей комплекции малый, безразлично скользнул по Людвигу взглядом. Скользнул и отодвинулся от входа — проходи, мол.
Ягер не заставил себя долго ждать и с головой окунулся в темноту помещения.
Лестница, застланная коврами и ведущая куда-то в темноту, никак не отозвалась на подошвы офицерских сапог. Через несколько метров тусклый светильник обозначил поворот, и снова бесшумная темнота заскользила мимо Людвига.
Наконец спуск кончился, и он очутился в помещении, где на полу, устланном коврами и циновками, лежали люди, вперив в пространство неподвижный взгляд. В воздухе витал сладкий дурман, источаемый десятками кальянов.
Шум улицы остался где-то в прошлом., В носу засвербело. Страшно захотелось чихнуть.
Людвиг не страдал пристрастием к постоянному курению гашиша, но иногда, с переменным успехом, пробовал это зелье. Галлюцинации, порождаемые им, не вызывали в Ягере никакого трепета. Скорее наоборот, ничего, кроме жалости к этим беспомощным людям, он не испытывал. А знать, что ты и сам превращаешься в подобное существо, даже если это происходит только в момент курения, было крайне неприятно. Главное, зачем он приходил в это место, — это встречи с агентурой.