После ее смерти Мэлгон почувствовал себя разбитым и опустошенным. Много лет потребовалось, чтобы притупилась боль, уврачевались раны. Когда умерла Аврора, ему минуло двадцать пять зим, когда он поступил в Колвинскую обитель – двадцать девять, и тридцать одна – когда Бэйлин оказался у ворот монастыря, прося его об аудиенции.
Спасибо, что Господь послал ему такого верного друга. Если бы он не уговорил короля вернуться в мир, снова вкусить свет и жизнь, дружбу и человеческие чувства, он все еще жил бы в монастыре, барахтаясь в собственных страданиях. Бэйлин сумел напомнить ему, что он король и вождь. Вся эта монастырская жизнь с ее ограничениями, молитвами и лишениями не зачеркнула того, что было предначертано судьбой. Гвинедд остался делом его жизни, душа его принадлежала этой земле. И вот почему он стоял теперь тут, наблюдая, как погружаются в ночной мрак вершины гор.
Это его земля, и он не может ее предать. Он сделает все, что нужно для блага королевства: женится на этой иноземке, заставит себя разделить с нею ложе, получит от нее потомство. Он постарается не причинять ей зла только из-за того, что она дочь Фердика, но полюбить ее... на то надежды нет. Время любви уже прошло. Это раньше, будучи молодым и здоровым, он годился для таких чувств.
Теперь же ясно, что единственной его любовью навсегда останется Гвинедд.
Мэлгон направился к крепости, где люди с нетерпением ожидали его решения.
На побережье спустилась дымка, и хотя лето еще не прошло, воздух был холоден. Когда король уже подходил к воротам, облако тумана колыхнулось под дуновением ветра, но вскоре снова сгустилось. На какой-то миг Мэлгону показалось, что его окутало чем-то осязаемым, словно вокруг обвились руки самой Судьбы, чтобы наполнить его новыми силами. Дымка закрутилась вокруг него, а затем расступилась, открывая взору деревянные стены крепости.
Уже почти стемнело, когда часовой оповестил о приближении большого обоза. Услышав об этом, Мэлгон быстро поднялся на надвратную башню. В сгущающейся темноте он мог разглядеть лишь вереницу людей и лошадей, движущуюся по прибрежной дороге. Их поздний приезд внушал королю неприятные ощущения, и он ненадолго задумался, прежде чем отдать приказ отворить ворота. Мэлгона не оставляла мысль о том, что это удобный случай для вероломного нападения. Но, с другой стороны, он понимал, что и так уже очень далеко зашел, доверяясь Фердику, а значит, должен и дальше верить ему, и потому приказал впустить бригантов в крепость.
Даже при свете факелов Мэлгон тотчас же узнал старого знакомого. Король бригантов мало изменился за те восемь зим, что они не виделись. Его длинные рыжие волосы, как и прежде, отливали золотом, надменное лицо было все так же красиво, а самодовольная улыбка незамедлительно вызвала у Мэлгона, подошедшего, чтобы лично встретить гостей, знакомое чувство отвращения. Тем не менее он произнес, как и подобало радушному хозяину: