– Ничего не поделаешь, Томас. Мне пришлось защитить Маргерит и Элизабет. Видит бог, я был просто обязан. Особенно Элизабет. Они – моя семья. – Он встретился с Линли глазами, потемневшими от искренней боли. – Я подумал, что вы, больше чем кто бы то ни было, понимаете, что значит для человека его семья.
И, черт возьми, Линли действительно понимал. В полной мере.
Он вдруг обратил внимание на узор на обоях в салоне. Узор из роз. Точно такие же обои, вспомнил он, были в гостиной его матери в Хоуэнстоу, точно такими же обоями, без сомнения, были оклеены стены множества гостиных в бесчисленных особняках по всей стране. Характерный для викторианской эпохи неброский узор из тусклых желтых роз, окруженных листьями, которые от времени и дыма стали скорее серыми, чем зелеными.
Линли мог бы, закрыв глаза, без предварительного осмотра описать всю комнату, наверняка схожую с гостиной его матери в Корнуолле: камин – железо, мрамор и дуб; на обоих концах каминной полки – по фарфоровой безделушке; напольные часы в ореховом футляре в углу; небольшой шкаф с любимыми книгами. И всегда – фотографии, на столе атласного дерева в амбразуре окна.
Он даже знал примерно, какие фотографии… Настолько схожи были истории их семей.
Так что он понимал своего собеседника. Боже милосердный, еще как понимал! Заботы семьи, долг и преданность своему роду, оттого что у тебя в жилах течет особая кровь, сей факт преследовал Линли большую часть из прожитых им тридцати четырех лет. Узы крови стесняли его, мешали его желаниям; они обрекали его на следование традициям и требовали, чтобы он вел жизнь, которая напоминала жизнь в клетке. Но выхода не было.
Можно отказаться от титулов и земель, но нельзя отказаться от собственных корней. Избавиться от кровных уз.
Освещение в столовой Уэстербрэ делало любого моложе на десять лет. Этому способствовали латунные бра на обшитых панелями стенах и люстры, низко висевшие над длинным столом красного дерева. У его торца стояла Барбара Хейверс, перед ней на поблескивающей столешнице был расстелен поэтажный план дома, сделанный инспектором Макаскином. Она сравнивала его со своими записями, прищурив глаза от дыма сигареты, столбик пепла которой был уже невероятно длинен, словно она задалась целью установить мировой рекорд по его длине. Рядом, страстно насвистывая «Воспоминания» – не хуже самой Бетти Бакли[22], – один из криминалистов Макаскина снимал отпечатки пальцев с шотландских кинжалов, которые декоративным полукругом висели на стене над буфетом. Помимо них в комнате имелось множество алебард, мушкетов и топоров, которые все в равной степени могли оказаться смертоносным оружием.