И потому Салих был благодарен Алахе. Что и говорить, она здорово посмеялась над ним, вручив ему костяную иглу и прочную нить, свитую из бараньих жил. И, вероятно, "втоптала в грязь" его мужское достоинство. Но… всей этой "унизительной" работой он должен был заниматься у домашнего очага. И это оказалось важнее всего остального.
Конечно, девушки были рады такой потехе – глазеть, как нескладный мужчина, слишком рослый и для степной одежды с чужого плеча, и для этой юрты, хоть и была она просторна,– как сгибается он в три погибели над кусками дубленой кожи, силясь сшить их как положено. Загрубевшие пальцы не слушались. Искалеченные каторгой, едва-едва сходились они на игле. А та, вертлявая, словно в насмешку, то и дело выскальзывала. Так и норовила соскочить с нитки и затеряться в складках одежды или под ногами. Отыскать ее – еще полбеды. А как взять, если пальцы почти не сгибаются? Как надвинуть ушком на нить? Тут уж сама Владычица Слез, наверное, не выдержала бы – расхохоталась… Да и пусть себе, подумал Салих, в очередной раз вступая в неравный бой с лукавой иглой, нечасто выпадает ей, заступнице, посмеяться…
А девушки совсем забросили рукоделие. Сидят, точно в балагане или на ярмарочном представлении. Хихикают в ожидании, пока забавник что-нибудь еще учинит потешное. И – стоит ему оправдать их надежды – взрываются веселым, дружным смехом.
Их смуглые лица с черными глазами в пушистых ресницах поначалу казались Салиху одинаковыми. Иные замазывали черной краской переносье, другие чернили также подбородок и губы. Были и такие, что лица не красили, зато увивали косы множеством тряпочек, так что голова начинала казаться какой-то диковинной взлохмаченной подушкой.
И ни одна не была красивее Алахи. Не потому даже, что девочка – госпожа! – была одета куда роскошнее служанок – своих и своей матери. Что-то в ее гордом лице с тонкими неправильными чертами завораживало.
Впрочем, Алаха – еще дитя, и не следует думать о ней как о взрослой девушке.
Да. Но с другой стороны, это дитя смело распоряжалось и своей жизнью, и жизнями других людей. И делало это подчас мудро, а иногда и милосердно.
Годы прошли для Салиха не напрасно – он успел узнать, как жестоки бывают дети. Особенно подростки лет пятнадцати. Сила в руках уже появилась, а ошибок и бед в жизни еще не встречалось. Чистые, невинные, как родниковая вода, они ждут такой же чистоты от других. Ждут? Нет, они требуют! И, не встретив, разочаровываются. А иногда, разочаровавшись, мстят. Страшно, жестоко мстят.
Алаха вела себя так, словно знала: чем старше человек, тем несовершеннее он, тем больше на нем налипло грязи. И каким-то образом умела относиться к этому снисходительно.