Зинаида Окунь:
Мужчина этот пришел с улицы, когда нервы были уже на пределе и у нас, заложников, и у террористов. Непонятно, каким образом он прошел? Чеченцы ему с самого начала не поверили, посчитали, что он подослан в качестве разведчика. И избили его до того, как показали залу, – у него на лице была кровь, и на руках тоже. Вывернули его пакет на сцену, там были яблоки и что-то пластмассовое и детское, похожее на игрушки. Потом его провели по залу, спросили: чей, есть ли здесь его сын? Никто не отозвался. Показали его балкону, но и там никто не отозвался. Когда сын не нашелся, чеченец, который не снимал маску, полный, ударил его прикладом по голове. Виктор, который сидел рядом со мной, просто ахнул и дернул головой, как будто это его ударили…
Анастасия Нахабина:
Как у меня душа заболела, когда я увидела этого мужчину! Как у меня душа заболела! Не гражданский, весь пропитан казармой. Провели по залу, а потом вывели к сцене и сказали: «Ну что, расстреливать его здесь будем? Или нет?» Все зашумели: нет! Тогда его вывели, и я услышала очередь. А через некоторое время еще одну.
Светлана Губарева:
Мужчина, которого убили, не был заложником. Он пришел с улицы. Его потащили к Бараеву, тот спросил: «Откуда ты взялся? Зачем пришел?» Этот говорит: «Я пришел, потому что никакой информации нет. Я волнуюсь. Здесь мой сын Рома». Подошел Ясир и сказал: «Да, я знаю, есть такой мальчик Рома на балконе. Сколько твоему сыну лет?» Мужчина ответил: «16 лет». Ясир сказал: «Нет, это не тот мальчик, тот младше». Тогда по залу покричали, поискали Рому. Поскольку никто не отозвался, чеченцы решили, что мужчина пришел шпионить, его утащили к выходу и там расстреляли.
Наталья Н.:
Когда его били у всех на глазах, у меня было желание посмотреть на реакцию молодых ребят, сидящих у нас на балконе. А вдруг это отец кого-то из них? Может быть, он действительно переживал за своего ребенка, что пришел заменить его собой. А этот мальчишка, увидев окровавленного отца, просто не сознался, испугался, что его расстреляют. Если бы мальчишка нашелся, они бы оставили отца в заложниках, поняли бы, что это не провокатор, не заслан спецслужбами. Но так как никто не отозвался, то… И когда его уводили, я присела от ужаса и глазами показала Гоше, что это очень страшно. Он сидел в другой стороне балкона, наверху, и смотрел на меня. Я закрыла глаза и показала, что боюсь. А он пытался поддержать меня, показывал: мол, держись, держись. Понимал, как мне страшно видеть все это…
Тут я собралась в туалет, села в очередь на ступеньки. Там уже без разницы было – на грязную ты ступеньку села или не на грязную. Смотрю – Гоша тоже вскочил, начал собирать у всех мужчин бутылки – вроде затем, чтобы идти за водой. Я поняла, что он задумал. В тот момент, когда я пойду в коридор, в туалет, он за водой пойдет, и мы сможем встретиться хоть на минуту, поговорить. Как в кино про концлагерь. Но получилось так, что его выпустили и он ушел заливать водой эти бутылки, а я тут сижу как на иголках и жду – ну когда же моя очередь? Когда? А то он сейчас нальет все эти бутылки, и все, и мимо пройдет, не поговоришь.