– Ты еще не проголодался? – спросил он. – В госпитале отвратительно кормят, но на соседней улице есть неплохое кафе, где торгуют навынос. Ты скажи, я схожу.
Шенвэль отрицательно покачал головой.
– Скажи, сложно любить мандреченку? – спросил он.
– Я ведь тебе рассказывал, – ответил Ульрик.
– Ты больше освещал технический аспект, так скажем, – возразил Шенвэль. – Ты знаешь, что раньше или позже тебя убьют, но все равно каждый вечер идешь в Хельмутов грот. Почему?
– Как бы тебе объяснить... – ответил Ульрик. – Эльфок растят, как цветы в оранжерее, чтобы любоваться ими. А мандреченок воспитывают, чтобы с ними можно было жить.
– И умирать, – сказал Шенвэль задумчиво.
– Да. Их учат переносить вместе со своим мужчиной все трудности, поддерживать его... Единственная особенность, это, пожалуй, то, что мандречены вообще очень вспыльчивы, и их женщины не исключение. Они в гневе говорят такие вещи, что...
Ульрик драматически закатил глаза.
– Я долго не знал, как себя вести. Орать на нее тоже? Слушать и молчать? Я только недавно понял, в чем дело.
– И в чем же? – заинтересовался Шенвэль.
– Их мужчины очень измельчали в последнее время, – пояснил Ульрик. – Мандречены перестали, а точнее, не успевают взрослеть. Мандреченки живут с капризными, вздорными подростками, опекают их, вытирают им сопли и при этом ухитряются создать у мужа иллюзию, что именно он глава семьи и все здесь решает. Но в глубине души, как и все женщины, мандреченки тоскуют по проявлениям мужественности. Так вот, когда мандреченка орет на своего мужа, она просто хочет, чтобы он заорал в ответ, стукнул кулаком по столу... Проявил себя мужчиной наконец.
– Какая жалкая мужественность, – заметил Шенвэль.
Столяр кивнул.
– Леночку я отучил требовать проявлений этой псевдомужественности, но с большим трудом. Ладно, хватит болтать, – сказал Ульрик. – Тебе, наверно, вредно сейчас так много разговаривать.
Некоторое время они молчали. Ульрик смотрел на солнечного зайчика на потолке.
– Мне понадобится выписка из архива о том, что Финголфин твой дед, – прервал тишину Шенвэль. – И свидетельство о браке. Но оно должно быть мандреченское, чтобы Иван – или кто-нибудь другой – не мог подать ноту о том, что ты похитил его сестру.
Ульрик сглотнул.
– Благодарю тебя, Верховный маг, – севшим голосом сказал он.
* * *
Внутренний двор госпиталя, словно сеть, покрывала узорчатая тень от мощных лип. Желтел песок на площадке для малышей. Равномерному, не стихающему ни на минуту визгу аккомпанировал скрип качелей. Пациенты сидели на лавочках, разговаривали с пришедшими навестить их родственниками или играли в шахматы с товарищами по палате. Некоторые прогуливались по аллеям, мелькая штампами на пижамах. В первое утро пребывания в госпитале Шенвэлю выдали такую же. Шенвэль очень любезно поблагодарил, но ни разу не надел. Больничная пижама и цветом, и покроем слишком напоминала униформу воспитуемого. Шенвэль поделился своим наблюдением с Ульриком. Столяр, хмыкнув, предположил, что и шьют их на одной мануфактуре. А сегодня утром Елена, краснея, попросила Шенвэля принять дар – от чистого сердца. Даром от чистого сердца оказались две шелковые рубахи с богатой вышивкой и немного поношенные, но вполне подошедшие Шенвэлю по размеру брюки. Эльф предположил, что княжна принесла ему старую одежду брата – они с Иваном были почти одного роста и телосложения. Теперь у Шенвэля появилась возможность выбраться в сад, погреться на солнышке, которой он и воспользовался. Эльф выбрал себе место в дальнем конце двора, рядом с невесть как выросшей здесь рябиной. Сюда пациенты редко заходили – в пятнадцати саженях за деревом чернело низкое здание морга.