– Мы в безвыходном положении, – пожал плечами Лакгаэр. – Если мы откажемся, бойня начнется из-за того, что мы пренебрегли жестом доброй воли, побрезговали. Если на празднике нас спровоцируют, мы тоже все погибнем. Так хотя бы повеселимся. Ты, Шенвэль, не имеешь права погибнуть вместе с нами. Я видел многих Верховных магов, но ты...
– Как всякий профессиональный льстец, сам я к лести нечувствителен, – перебил его Шенвэль. – Веселитесь, что ж. Но если придется круто, помните, что помощь придет.
– Ты слишком долго жил среди людей, – тихо сказал Лакгаэр. – Но в Гниловране тебя должны были научить воздерживаться от клятв. И жрецы Ящера должны были отпустить тебе все клятвопреступления, будущие и настоящие.
Шенвэль усмехнулся, но как-то невесело.
– Недавно мне пришлось воспользоваться этим отпущением, – сказал он. – Ладно, идите. Будьте осторожны. Может, и обойдется.
* * *
Когда солнце нырнуло в море, Шенвэль решил, что пора. Эльф чуть повел бровью, и светильник погас. Верховный маг накинул небесно-голубой плащ, подарок Лакгаэра, затем спустился на террасу и плотно задвинул створки. Шенвэль встал в центр гексаэдра, выложенного из более светлой плитки, глубоко вздохнул и развел руки. Повернувшись лицом к пустующему пьедесталу, он закрыл глаза и что-то негромко произнес. Беззвучная вспышка, последовавшая за этим, ослепила бы любого постороннего наблюдателя. Когда зрение вернулось бы к нему, он бы с удивлением увидел, что эльф исчез.
Но на маленьком пляже никого не было, чтобы оценить силу дара Шенвэля.
Поисковый телепорт, воплощение гения Лакгаэра, позволял перемещаться на образ. Конфигурация телепорта нарушилась с потерей статуи Хозяйки Четырех Стихий. Любой маг счел бы его недействующим.
Или слишком опасным для активации.
Поляна, на которой из года в год проводились народные гуляния, находилась на склоне, между замком Ивана и устьем Куны. Площадка была сильно вытянута с севера на юг. Оливковая роща на западной стороне поляны придавала ей форму полумесяца. За рощей в лес ныряла дорога, ведущая к Куне. Сейчас на южном краю поляны поставили черноклен, священное дерево, вокруг которого девушки вскоре должны были начать водить хороводы, а на северном – заготовку для Купальца, жертвенного костра. Огромный, в четыре человеческих роста, колодец из дров венчало просмоленное колесо, украшенное соломой и цветами. В центре поляны, между Купальцем и чернокленом, накрыли праздничные столы.
В этом году княжичу впервые доверили принести из замка угли для священного костра. Дорога все время шла под горку, и Митя почти выбежал на поляну. Мимо княжича промчалась развеселая компания. Талии девушек прикрывали пучки зверобоя, медвежьего уха и чернобыльника, на головах красовались желто-фиолетовые венки из цветов иван-да-марьи. Митя увидел брата – раскрасневшийся Иван тащил поверженного идола Ярилы. Согласно традиции, глиняного уродца с огромным фаллосом нужно было разломать и утопить в Куне. Двух хохочущих женщин рядом с братом княжич тоже узнал – это была Ванина невеста, боевая ведьма Светлана, и Карина, старшая ее крыла. Митя ойкнул и подался назад – иначе бы его просто затоптали, возбужденные парни не видели ничего вокруг. Княжич зацепился ногой за корень, да так и сел наземь. Горшок с углями выскользнул из его рук и разбился. Парнишка испуганно посмотрел на волхва в торжественных белых одеждах, стоявшего около Купальца. Рабинский волхв Купайлы погиб в ночь разрушения замка, и праздничную церемонию в этот раз проводил единственный священник, оказавшийся в городе – волхв Ящера Дренадан. В этом году праздник вообще был очень необычным. Вместе с волхвом Ящера молитву читал и эльфийский жрец, чего не могли припомнить самые глубокие старики.