Но позади младенца Бобби Давид не увидел, как ожидал, сцену в родильном доме. Бобби находился где-то, где горели яркие флуоресцентные лампы, где посреди блестящих стен стояло какое-то сложное медицинское оборудование и дорогущие анализаторы, около которых суетились сотрудники в зеленой униформе.
Это походило на лабораторию.
Давид осторожно продвинулся вперед во времени.
Кто-то держал младенца Бобби, подсунув руки в резиновых перчатках ему под мышки. С привычной легкостью Давид переместил фокус, ожидая увидеть молодую Хетер или хотя бы Хайрема.
Он не увидел ни того ни другого. Перед ним предстала улыбающаяся луноподобная физиономия пожилого седоватого мужчины со смуглой морщинистой кожей. Это явно был японец.
Это лицо было знакомо Давиду. И неожиданно он понял, и каковы были обстоятельства рождения Бобби, и многое-многое другое.
Он долго смотрел на застывшее изображение, пытаясь сообразить, как быть.
Мэй, наверное, лучше всех из живущих на Земле людей понимала, что для того, чтобы сделать человеку больно, вовсе не обязательно ранить его физически.
Она не была непосредственно вовлечена в страшное преступление, уничтожившее ее семью, ее в тот день даже не было в городе, она ни пятнышка крови не увидела. А теперь все остальные были мертвы и вся боль досталась ей, только ей одной, до самого конца ее жизни.
Поэтому для того, чтобы докопаться до Хайрема, чтобы заставить его страдать так, как страдала она, ей нужно было сделать больно тому, кого Хайрем любил больше всех.
Не так уж долго Мэй пришлось изучать Хайрема, самого публичного человека на планете, чтобы выяснить, кого он любит больше всех. Бобби Паттерсона, своего золотого сыночка.
И конечно, сделать это следовало так, чтобы Хайрем понял, что за все в ответе он, что виноват во всем только он один – как была виновата Мэй. Так ему будет больнее всего.
Медленно-медленно в мрачных пустотах сознания Мэй вырисовывался план.
Она вела себя осторожно. Она не хотела отправиться следом за мужем и дочерью в камеру, где вкалывают смертельную дозу. Она знала, что, как только совершится преступление, власти сразу же с помощью червокамеры просмотрят всю ее жизнь в поисках подтверждения того, что она заранее и намеренно задумала это преступление.
Ей следовало все время помнить об этом. Она словно бы постоянно находилась на сцене при открытом занавесе, и каждое ее действие записывалось, за ней наблюдали, каждый ее шаг анализировали наблюдатели из будущего. Они притаились в темноте за кулисами и делали свои пометки.
Она не могла скрыть свои действия. Значит, ей следовало все обставить так, чтобы это было преступление в состоянии аффекта.