– Какой полк? Куда уезжал? О чем это вы, Паисий Петрович?
– Да как о чем? Чеслав ведь перед отъездом всем сказал, что как вернется, в жены тебя возьмет!
– Не знаю, рано мне еще, – резко ответила она. – С чегой-то вы вдруг заговорили об этом?
– Говорят, видели его. Злой ходит… Кому-то голову свернуть собирался и все про женитьбу говорил.
Паисий лгал. Лгал неумело. Но остановиться уже не мог.
– Кому? – Василина насторожилась.
– Не знаю. Не я же его видел. Разве он сам тебе не говорил?
– Мне? Не видела я его, и век видеть не хочу.
Паисий посмотрел на девушку. Какое презрение в ее голосе! Его стали одолевать сомнения. Может, и ни при чем тут она?
– Красивая ты. Нарисовать бы тебя… – Паисий помолчал и тихо, почти про себя, добавил: – Только вот художника нашего нет…
Из глаз Василины выкатилось по слезинке.
– Прости… Я не хотел. – Он легко дотронулся до ее руки.
– Ладно, дядько Паисий, чего там… – Василина отвернулась, вытирая глаза концом платка. – Только бы живой…
– Бог даст – будет… – перекрестился Паисий, – хороший он юноша, добрый… М-да… Сильно мы с ним сдружились.
– Вы? – улыбнулась сквозь слезы девушка. Очень уж не вязался непоседливый Алеша с пожилым учителем.
– Да-да! Что тут удивительного! Старое, оно всегда тянется к молодому. Опять же общность взглядов… – Паисий почувствовал, что запутывается в словах. – Я и говорю… – осторожно кашлянул он. – Бог, он несправедливости-то не допустит! Пришлет Алеша весточку-то, пришлет! Если мне пришлет, так я тебя тут же и упрежу… Даст бог, хорошо все будет.
– Спасибо вам, спасибо.
– И ты… если какую весточку получишь, порадуй старика, не забудь. Договорились?..
В темноте трудно было понять, куда они двигаются. Кладбище давно осталось позади. Вроде начинался лес.
Потом под ногами захлюпало. «Болото, – подумал он. – Будут топить. Кинут в трясину, и все. И никаких следов». Вот тут стало обидно. Что подумают люди, Василина? Сбежал. Испугался. А кто обратное докажет, если Паисия уже нет в живых? Потом его толкнули. Едва коснувшись холодной жижи, он почувствовал чьи-то руки, которые тащили его назад, на твердое место. Стало ясно, что топить не будут, значит – будут пытать.
Шли долго. Наконец Алексей почувствовал сухую почву. За штанины цеплялась трава. Потом, когда прошли немного посуху, заскрипела неизвестно откуда взявшаяся посередине топи дверь. Его втолкнули внутрь. С головы сдернули мешок, развязали руки.
В бункер, куда втолкнули его, вошли еще человек десять-двенадцать. Алексей подумал: «Когда на допрос?» Но его не повели. Более того, усадив в дальний угол, про него забыли. Ходили, пересмеивались, переговаривались. Говорили то по-польски, то по-белорусски, украинский говор слышался. Проскочила даже немецкая фраза. Двое у стола ножевыми штыками вскрывали консервные банки, крупно резали хлеб, разливали по кружкам ром. Ему тоже сунули банку консервов и ложку, большой кусок хлеба.