Но всякий раз прогулка срывается.
Едва я добираюсь до пруда, меня пронизывает озноб, я плотней укутываю шею шелковым шарфом — без него Элоди не выпускает погулять — и возвращаюсь домой.
Тогда я обещаю себе, что назавтра выйду опять, и… не выхожу. Почему? Чувствую — причина кроется вне меня.
Совершенно очевидно — нечто, некая сила не дает мне переступить определенный рубеж, ибо все, что мне придется там увидеть, еще не воплощено во времени; и вот я опять узник размеренных будней.
После трапезы мы все дольше задерживаемся в столовой, иногда всей компанией перебираемся в маленькую круглую гостиную, скромную и уютную, оживленную чудесным огнем растопленного камина.
Кресла здесь глубокие и мягкие, на полу пушистый густой ковер чистой шерсти, а в одном из шкапов расположилась целая батарея бутылок, столь ценимых мужчинами.
Вот один из наших вечеров. Даже Нэнси с нами, она согласилась заменить дядю Шарля в висте с дамами Кормелон.
Нэнси играет плохо, Алиса немногим лучше, чем весьма недовольны старшие сестры.
Наконец Розалия не выдерживает:
— Ты играешь словно ребенок, и на ум не придет, что тебе скоро тридцать шесть, Алекта!
Алиса дернулась, и я заметил, как испуганно и гневно вспыхнули ее глаза.
Возможно, ее укололо напоминание о возрасте, а возможно…
Ага, кажется, и старшая сестра не одобряет оговорки средней: рука Элеоноры ложится на плечо Розалии, и та с трудом сдерживает гримасу боли. Только вот почему она назвала младшую Алектой? Похоже на имя Алиса, но я убежден, что старшая Кормелон недовольна именно, казалось бы, незначительной оговоркой.
Самбюк тоже обратил внимание на странное поведение сестер.
Он поднял голову, и на его сморщенном лице появилось какое-то непонятное выражение…
Что тут скажешь — остается пожать плечами… только долгими нудными вечерами обращаешь внимание на такую чепуху.
Вообще-то, сколько бы я ни злился, внимание мое приковано лишь к Эуриалии: она склонилась над альбомом и что-то рисует карандашом…
И вдруг меня передернуло: ни разу не взглянув на меня прямо, злодейка, оказывается, наблюдала за мной в зеркале; гротескная, намеренно окарикатуренная фигура на листе бумаги — несомненно, я!
С тяжелым сердцем я покидаю гостиную, сопровождаемый только улыбкой Алисы Кормелон.
Слоняюсь по пустынному дому; кое-где зажжены лампы. Вот уже несколько дней их никто не гасит, и Лампернисс больше не бродит, будто неприкаянная душа, по коридорам со зловещими тенями; он частенько посиживает даже на кухне, где угощается вафлями и блинами Элоди.
Я вновь прибегаю к единственному способу убить время, которым вполне невинно заполняю тягостный досуг: слежу за Грибуанами! Жалкое времяпрепровождение, что и говорить, да к тому же не слишком богатое открытиями.