— Вещички упаковывает. Дядюшка Кассав услышал.
— Пока еще нет, женщина, пока еще нет, — ухмыльнулся он.
Прислуга ретировалась — испуганно шелестящий смерч юбок; а дядюшка добавил, обращаясь ко мне:
— Не так уж долго мне осталось, малыш, но ведь умирать — дело серьезное, и спешить тут не следует.
Минутой позднее он снова блуждает взглядом по комнате — ничего не упуская, будто составляет окончательную опись: игрок на теорбе — статуэтка поддельной бронзы; тусклая миниатюра Адриана Броуэра[1]; дешевенькая гравюрка — женщина играет на старинной колесной лире; и ценнейшая «Амфитрита» кисти Мабузе[2].
Стук в дверь, входит дядя Диделоо, здоровается:
— Добрый день, двоюродный дядя.
Он один из всей семьи так называет дядюшку Кассава.
Диделоо — чинуша и зануда. Карьеру начинал учителем, да с учениками так и не справился.
Теперь он заместитель начальника в одной из муниципальных служб и, насколько может, третирует подчиненных экспедиторов.
— Ну, начинайте выступление, Шарль, — говорит дядюшка Кассав.
— Охотно, двоюродный дядя; опасаюсь, однако, вас чрезмерно утомить.
— Ну так повосхищайтесь собой молча и побыстрее — мне ваша физиономия не больно—то приятна.
У старого Кассава явно портится настроение.
— Увы, я вынужден привлечь ваше внимание к низменным проблемам материального порядка, — начинает свои причитания дядюшка Диделоо. — Нам нужны деньги…
— Да неужто? Вот уж удивили так удивили!
— Надо заплатить врачу…
— Самбюку? Накормить его, напоить, а ежели нужно, пусть спит на софе в гостиной — и довольно.
— Аптекарь…
— Я к лекарствам и не притронулся. Все пузырьки и порошки прилежно забирает ваша прелестная жена Сильвия, страдающая, как известно, всеми болезнями, какие только ей удалось обнаружить в медицинском словаре.
— Много и других расходов, двоюродный дядя… Откуда нам взять столько денег?
— Сундук с золотом зарыт в погребе — третья камера, девять футов четыре дюйма под седьмой плитой. Хватит?
— О, благородный человек, — пускает слезу дядюшка Диделоо.
— К сожалению, про вас, Диделоо, этого не скажешь. А теперь убирайтесь-ка… болван!
Шарль Диделоо злобно косится в мою сторону и скользит к выходу; он такой тощий и плюгавый, что без труда просачивается в чуть приотворенную дверь.
Дядюшка Кассав смотрит на меня.
— Повернись-ка к свету, Жан-Жак.
Я повинуюсь. Умирающий тягостно-пристально разглядывает меня.
— Ничего не попишешь, — после довольно долгого обследования ворчит он, — вылитый Грандсир, хоть и прилизанный малость. В жилах капля крови поспокойней — и смотри-ка, на вид куда благородней, чем твои предки. Да уж… А вот твой дед Ансельм Грандсир — в те времена его звали просто господин Ансельм — отъявленный был мошенник!