— Подними его, Серега, — снова заговорил старик. — И придержи. Есть у меня вопрос до соколика. Дис-ку-си-он-ный.
Бородач рывком поставил Светлова на ноги, — тот открыл глаза, изображать потерю сознания и дальше не имело смысла.
На улице уже рассвело. За приоткрытой дверью клубился туман — холодный и вязкий.
Старик стоял рядом и рассматривал Светлова в упор. Сказал негромко и удовлетворенно:
— Не обманули глаза-то меня… Не потерял еще нюх старый Казимир… Не потерял…
О чем он бормочет? Светлов не мог взять в толк, на чем прокололся. И речь у Новацкого странная, то неграмотная, то «дискуссионный»…
— Я вам не нужен, понимаете? Совсем не нужен. Вы должны меня отпустить… — тихо сказал, почти прошептал Светлов. Попыткой суггестии его слова считаться никак не могли…
Его грубо встряхнули, бок взорвался болью.
— Ты, соколик, лучше брось свои штучки. Не катит со мной номер, понял? Расскажи-ка мне вот что, — старик пожевал губами, — это ты один такой или теперича всех вас учат головы людям морочить?
— Я не…
Светлов замолчал. Старик, очевидно, уловил попытки внушения. Интересно, как? И что это означает? Самоучка, талант-самородок? Или за спиной у него организация, знакомая с боевой суггестией? Какая? Почему суб-аналитику Светлову хотя бы не намекнули о возможности ее существования?
Неужели Контора его подставила? Предала?
Казимир, не дождавшись продолжения фразы, заговорил сам:
— Что «не»? Кто бабе глаза отводил? Не ты будто?
— Не понимаю… о чем вы говорите, — отозвался Светлов еле слышно.
— Вижу я, как ты не понимаешь, аж взопрел весь… ин-кви-зи-тор.
Последнее слово Новацкий произнес раздельно, по слогам — и с издевкой.
Точно! Его подставили! «Новая Инквизиция — самая законспирированная организация современной России…» Как же… Неграмотные старики в псковской глубинке — и те знают о ее существовании… Или случайность? Просто-напросто старик любит вставлять в речь мудреные иностранные слова — и случайно назвал именно так охотника за русалками?
— Какой еще инк… — начал Светлов и вновь осекся. Легкая, словно предупреждающая боль кольнула в груди, слева. Он похолодел. Гипноблок… Прямо ему не говорили, но Ковалев как-то намекнул: провалившийся или изменивший агент ничего не сможет рассказать про Контору, даже если захочет. Даже под пыткой. Даже слово «инквизиция» не сможет произнести… Попросту не успеет .
Страх накатил липкой волной. Западня. Выхода нет. Молчать — убьют и зароют в лесу или утопят в озере. Заговорить — и сердечный приступ оборвет его жизнь через пару слов. Зато быстро, почти безболезненно. Милосердно…