Я шла к выходу и чувствовала, как меня охватывает страх, он сковывает меня изнутри, плотно держит в свих тисках. Я шла и знала, что позади меня стоит человек с пистолетом, который может выстрелить мне в спину в любую минуту. Просто нажать на курок и просто выстрелить…
— Стой! — послышался сзади голос Якова. — Стой, я сказал! Стой!
Но я не остановилась. Я шла. Медленно, неуверенно, но я шла. Я хотела только одного. Как можно быстрее покинуть пределы этого дома и как можно быстрее перестать быть причастной к тому, что в нем произошло. Я не знала, откуда у меня появлялись силы, чтобы идти, но я шла.
А затем… Затем раздался странный щелчок, мои ноги подкосились. Какая-то странная боль, пронизывающая мою правую ногу. Я упала и уже ничего не слышала. Абсолютная тишина.
Возможно, я потеряла сознание… А может быть, я уже умерла? Но почему-то я увидела тот мрачный дом, который остался в моем поселке, колхозное поле, вдоль которого я любила гулять. Тогда мне казалось, что у меня вырастают крылья, мне хотелось воспарить и далеко улететь. Это было ужасно — знать, что у тебя растут крылья, а ты гуляешь рядом с колхозным полем. Я понимала, что больше так не может продолжаться, потому что я не родилась такой бескрылой, как мои односельчане, у меня есть крылья. В такие моменты меня охватывала невыносимая тоска по будущему, которое еще не наступило. Я хотела прожить счастливую жизнь, полную достатка и ярких впечатлений. Чтобы эта жизнь прошла вдалеке от этого колхозного поля и никогда, ни на минуту не напоминала бы мне о нем. Я вспомнила свою мать, которая всегда ругала меня за то, что я чрезмерно люблю себя и собственную жизнь. Тогда я научилась делать вид, что слушаю все ее упреки, но пропускала их мимо ушей. Когда я часами простаивала у зеркала, мать раздраженно хлопала дверью и уходила на ферму. А я смотрела на свое отражение и размышляла о том, что с такой внешностью, как у меня, могу сводить мужчин с ума, что я могла бы быть кинозвездой или, на худой конец, отличной манекенщицей. Мать, вернувшись с фермы, говорила, что во мне нет ничего особенного, но я знала — она не права и говорит так только потому, что у нее нет крыльев. Я всегда была особенной.
Потом вспомнился отец, грубый, неотесанный, жестокий мужик, любивший выпить и выругаться матом. Временами он искоса поглядывал в мою сторону и злился, что во мне нет ничего деревенского. Выпив стопку, другую, он обзывал меня шлюхой. Злилась ли я на него когда-нибудь? Не знаю. Наверное тяжело злиться на человека, который принадлежит к другому миру, к тому самому миру, в котором ты никогда не хотела бы остаться, в котором для такой, как ты, просто не было места…