– Да, – после недолгого молчания произнес Виталик, – как вспомню эту публику! Со мной на зоне один сидел, Муртуз его звали, как встретимся – ерри, кардаш[39]. Но через десять минут он заводил одну и ту же пластинку: азербайджанцы нас всю жизнь дискриминировали, даже не разрешали нам в паспорт делать запись в графе национальность – талыш. Я ему – ты че гонишь, вы же одна нация? Он – нет, они, мол, никто: ни турки, ни персы, а мы – коренное население. Я ему: какая вы нация, если у вас даже языка, то есть письменности нет. А он утверждает – есть. Я ему – покажи. Он: освободимся – покажу. Тогда я ему: напиши что-нибудь сейчас. Вот тогда он затыкался. Нет, ну ты представляешь, у каждого свои обиды! Короче: пришли бородатые аварагёры[40] из Народного фронта. Вся сила у них тогда была, СССР уже умер к тому времени, и сказали они мне: вали, парень, отсюда, пока цел. Ты русский – вот и вали в свою Россию. А какой я русский? У меня, кроме рожи, ничего русского-то и нет: пахан – грузин, чтоб он сдох, сука, мать – полукровка. Что делать? Поехал в Россию, а здесь менты проходу не дают: паспорт покажи, регистрацию покажи. Ты гражданин Азербайджана, езжай к себе на родину. Я говорю: меня выгнали оттуда. А нас, говорят, это не колышет, документ давай.
Виталик замолчал, вспоминая что-то невеселое. После долгой паузы он произнес:
– Я тебе одно скажу: я бы этим козлам, которые Беловежское соглашение подписали, глотки бы перегрыз. Да что я тебе рассказываю! Сам небось хлебнул этого, раз здесь находишься!
– Да, – подтвердил Ислам, – и по сей день продолжаю хлебать. Отчего мать-то умерла? Она у тебя нестарая была.
Трудно сказать, от всего сразу: от горя, от безысходности. Меня посадили – работы лишилась. Она машинисткой всю жизнь работала в КЭЧе[41]. Когда президентом стал Эльчибей, русские войска ушли, все должности вольнонаемных в армии заняли талыши. А они, чтоб ты знал, как евреи или армяне. Стоит одному на работу устроиться – через какое-то время в этой организации одни талыши работают. Мафия. Раньше они только на почте заправляли, а теперь в армии все прапорщики – талыши. Какое-то время она подрабатывала дома, машинка была. Потом ввели латинский алфавит, а мать могла печатать только на русском и азербайджанском языках. Да… – Виталик замолчал, из глаз его текли слезы. – …Ладно, все. – Он вытер салфеткой лицо и наполнил стопки, – твоя-то жива? Ислам покачал головой.
– Ну, давай, выпьем тогда за родителей, за спокойствие их душ, не чокаясь.
Выпили. Виталик полез в карман, вытащил пачку «Кэмэл», закурил, бросил сигареты на стол. – Ты-то как? Рассказывай.