- Лучше… Меня уволили. Это замечательно!
Она остановилась как вкопанная, а за нами быстро шагали два почтальона - они наткнулись на нас и чуть не сбили меня с ног. Ка будто я стукнул ее кувалдой по голове и смаху вбил по колено землю.
- За что?
- За дело. Очень даже за дело.
С холодным бешенством она швырнула мне в лицо:
- Но почему?
Надо было что-то объяснить или просто уйти, но я не мог ни того, ни другого. Истинная причина увольнения казалась мне сейчас мелкой и глупой, самолюбие мое взбунтовалось.
- Сегодня утром,- начал я и потянул ее вперед, на ходу все-таки легче говорить,- Уикли попросил меня отстучать на машинке кой-какие сведения об одном доме. Потом надо было размножить эту бумажку на стеклографе, он был не в порядке, и конец не отпечатался. Тогда Уикли обозвал меня бездельником, а я ответил, что если кто у нас в конторе бездельник, так это он. Тогда он обозвал меня вором, олухом и никчемушником, ну а я размахнулся и сбил у него с носа очки. Все кинулись на меня, оттащили, не то я набил бы ему морду. Он послал за фараоном, да поблизости ни одного не оказалось, и Уикли сказал, ладно, в суд меня можно и не тащить, все равно я скоро туда попаду, я преступник и становлюсь день ото дня хуже. Он просто не желает меня видеть. Ну, и не увидит: я сразу повернулся и ушел. Ноги моей больше там не будет. Ненавижу эту лавочку.
Я столько всего нагородил, больше некуда.
- Ох, Майкл! - воскликнула Клодин.- Что ж теперь будет!
Мы молча брели по улице, и с каждой минутой до нее доходило, как же все это худо, да и я сам только теперь это понял.
- Что ты делал весь день? - спросила она.
- Торчал в разных барах и кафе,- сердито ответил я.- Что еще мне оставалось делать после этой стычки?
- Надо было искать другую работу. Может, теперь уже нашел бы.
- Духу не хватило.
- Ну, зачем ты так себя ведешь? Ох, Майкл, ну, зачем ты это сделал? - вырвалось у нее с настоящей мукой, а какой-то прохожий услыхал и засмеялся, грязная скотина - уж конечно, представил, что же это я ей сделал. Она сказала это так, будто я убил ее родную мать. Я молчал.- Нет,- продолжала Клодин,- пока не найдешь хорошую работу, мы не можем объявлять о нашей помолвке. Да и сможем ли потом, тоже не знаю.
- Ты меня любишь? - спросил я.- Или, может, нет? Скажи, ради бога, поскорей, хочу знать, на каком я свете.
Я-то язвил, и довольно зло, но Клодин все приняла за чистую монету.
- Не знаю. Я совсем запуталась. Ох, зачем ты это натворил?
- А вот зачем, и это вполне серьезно: не желаю я работать до скончания века в этой конторе, со всеми этими очкастыми сутенерами. Продаешь гнилые дома беднягам, которые всю жизнь вкалывают, как проклятые, они хуже мертвецов, но зато им вынь да положь конуру с розовыми стенами, чтоб было где сдохнуть, или кроличью клетушку, чтоб растить свое сопливое потомство, и от этого у самого все нутро мертвеет. Хлебнул я этой работы, сыт по горло. Может, мне осталось жить всего год, так я зальюсь горючими слезами, что потратил столько времени, подлаживался к этим вымогателям. Лучше на фабрику, на самую черную работу, а такого с меня хватит. Может, я дурак и вор, но меня еще не вовсе оболванили, не стану я вот так подыхать заживо и чтоб мне давали ногой в зад, а я еще виляй хвостом.