…За что отбросили меня, за что?!
Где мой очаг, где мой ночлег?
Не признаете вы мое родство,
А я ваш брат, я – человек…
Очнулся Семен три дня спустя – в своей избе. И долго не мог понять: три – это много или мало, хорошо или плохо? Один, семь и девять нравились ему почему-то гораздо больше. Дней через пять (как потом выяснилось) он уже мог делить и умножать трехзначные цифры, вспомнил, что такое колесо, и понял устройство своего арбалета. Вскоре он восстановил в памяти имена своей женщины и сына, а потом сообразил, что звукосочетание, с которым к нему обращаются окружающие, является его собственным именем. В общем, в себя он приходил, наверное, не меньше месяца. Впрочем, и через месяц еще можно было спорить – пришел ли? К своему изумлению, Семен обнаружил, что давнишних неандертальских загадок для него больше не существует. В частности, он прекрасно знает, кто и что такое Амма, бхаллас, онокл, мгатилуш, тирах и так далее. Знает, но объяснить это ни на одном языке не может – что тут объяснять-то?!
«Будем считать, что мне опять дико повезло – как когда-то со щукой и волчицей. Скорее всего, под действием псилоцибина (или чего?) сознание размякло, стало доступным для вторжения. Наверное, „собеседники" активизировали какие-то участки моего мозга или, может быть, заставили их работать в несвойственном режиме – существование моей прежней личности явно было под большой угрозой. Что же полезного можно извлечь из глубин (или высот?) чужого подсознания?
Беда в том, что наш биологический вид просуществовал несколько десятков тысяч лет, а неандертальский – сотни тысяч. У него, естественно, накопилось такое… Пожалуй, единственное, что имеет хоть какой-то аналог, это надчувственное представление о некоем идеальном месте. Нечто подобное сидит в подсознании и обычных людей. Оно рождает сказки о рае, о золотом веке, о земле обетованной. Возможно, неандертальцы интуитивно понимают, что остались без места (без экологической ниши) в этом мире, и коллективно грезят о „земле обетованной".
У этой „земли" даже имеются кое-какие характеристики. В ней, конечно, нет молочных рек в кисельных берегах, а есть… Горы мяса и озера жира? Почти так, но для неандертальца лучшая, настоящая еда – это все-таки добыча, которую он настиг и убил. То есть в „раю" очень много крупной дичи, изобилующей жиром. Дичь эта почти не возражает против своего умерщвления, не пытается ни напасть, ни скрыться. Ситуация, в реальной жизни не более вероятная, чем медовая или молочная река. Если только не представить себе лежбище каких-нибудь моржей…»