– Эте што? – спрашивал Якуб, вертя в руках целлулоидную куклу. – Эте йок, не нада. Тащи ещё мала-мала чай.
Банку с чаем, сахар и табак мы доставили благополучно. Но вот была задача, когда Якуб потребовал, чтобы мы принесли рубаху и брюки. Мы обшарили весь дом, но ничего подходящего не нашли.
– Мама, нет ли у нас какой-нибудь рубахи и брюк?
– Зачем вам?
– Надо.
– Скажите – зачем, тогда поищу.
Но Якуб строго-настрого запретил нам говорить отцу или матери о нашей с ним сделке, и мы молчали.
– Неужели же во всём доме не найдётся какой-нибудь несчастной рубахи и брюк для своих же родных детей?! – воскликнула я, выбрав удобный момент, когда в комнате находился один только отец.
– А для чего им эта «несчастная рубаха и брюки»?
– Нужно, значит.
Отец полез в свою дорожную сумку и вытащил пару рубах.
– А брюк нету, – сказал он. – Не могут ли наши родные дети обойтись без брюк?
Мы взяли рубахи и отправились к Якубу. Он лежал всё там же, на своём камне. Около камня стояла Ишка, а рядом с ней… крохотный серенький ишачок.
Он уже обсох и хотя ещё нетвёрдо стоял на ножках, но уже пытался играть и брыкаться. Ишка не спускала с него глаз. Она лизала его, кормила и ревниво загораживала от нас своим телом.
– Девочка. Эте маленьке девочка, – сказал Якуб.
– Тоже ишка? Вот чудесно! Как же мы её назовём? Ишкой уже нельзя.
– Милка ты моя! Пушистая, как цыплёнок! – восторженно вскрикнула Наташа, погладив украдкой мягонькую ляжку ишачонка.
– Милочка, Милка! – подхватили мы хором.
Якуб взял Ишку на верёвку и повёл к кордону. Крошечный новорождённый мотнул в нашу сторону головкой и затопал за матерью, путаясь и спотыкаясь на не окрепших ещё ногах.
– Ну, спасибо тебе, Якуб, – сказала пастуху мама и принесла ему рубль.
А отец догадался, куда пошли его рубахи, и отыскал всё-таки для Якуба ещё и брюки.
Мы возились с Милкой, как с куклой. Она и в самом деле была игрушечная, точная копия Ишки, только до смешного маленькая. На другое же утро она прыгала, брыкалась, тянулась своей хорошенькой мордочкой к собакам и сердито лягала их, если они на неё брюзжали.
Улучив удобную минуту, когда Милка, насосавшись молока, резвилась на солнце, мы подхватили её на руки и утащили в дом.
Ишка оглянулась, заревела и принялась галопом носиться вокруг дома, заглядывая в окна. А Милка тем временем беззаботно расхаживала по комнате. Она доверчиво тёрлась мягким носиком о наши руки, шевелила ушками и разглядывала кровати, стулья и игрушки.
Вдруг в окно всунулась взъерошенная голова Ишки.
«И-а, и-и-их, ах-ах!..» – захлёбывалась она, делая попытки влезть в окошко.