А на другой день случился у Слаевича впервые звездный час.
Весенний день, когда снизошло на него откровение, Слаевич запомнил поминутно. Вернее, не с самого утра – не яичницу подгорелую и кусок засохшего хлеба да спитой чай и не ругань с соседкой… Нет, это сберегать в памяти не стоило. А запомнил Слаевич все с того мига, как уселся он на подоконник, к раме спиной привалился и мир Божий стал обозревать. Солнце светило ярко и жарко по-летнему, а деревья вокруг стояли голые, и стыдно было почему-то на их наготу пялиться. Сад под окнами был перекопан – соседка готовилась пересаживать кусты и яблони. И черная жирная земля лежала как наре-занный ломтями хлеб и парила. И вот глядел учитель на приготовленную для дерева яму, и вдруг что-то ударило Слаевича под ребра. Соскочил с подоконника, кинулся к буфету, схватил две восковые свечи, сунул в карман и во двор побежал. Отчаянно щелкая умирающей зажигалкой, поджег свечи и в землю воткнул. Что он в те минуты, пока свечи горели, шептал, о чем молил, не запомнилось. Что-то губы болтали – на то они и даны человеку, чтобы вечно друг о дружку шлепать да воздух выдыхать. И, шепча только что придуманные заклинания, Слаевич стал втирать себе в бок влажную черную землю. И вдруг будто когтями у него заскребло внутри, будто там кто-то живой был и ворочался. В тот миг видел он себя насквозь – сосуды, залепленные холестериновыми бляшками, дряблые мышцы и, главное, – печень, уже совершенно ни на что не годную. Слаевич хватал пригоршнями сырую землю и втирал ее в кожу. Уже много времени спустя Слаевич понял, что в те минуты он себя от цирроза печени вылечил.
А на следующий день дар его пропал, чтобы вернуться только спустя два месяца.
И стал Слаевич жить от одного своего звездного часа до другого. Возвращение силы он чувствовал всякий раз за несколько дней – начинало его будто мотать из стороны в сторону, на месте не сиделось, и все влекло куда-то, а куда – неведомо. Пил он много в такие дни, но водка не приближала звездный час и не отдаляла. А перед звездным днем и не пьянила, пустою делалась – хлебал он ее стаканами, будто воду горькую. Зато в избранный день тревога вмиг пропадала, и открывалось Слаевичу поле – да не земное, а небесное. Не земля перед ним лежала, а гряды облаков, и росли на той пашне не злаки, а золотые лучики-копья, и шел он, и собирал их, и чем больше собирал, тем большее мог потом учудить.
Сила его обычно редко держалась до вечера – часа через четыре или пять она уже иссякала. Но того, что успевал он натворить в эти часы, хватало на многие и многие легенды…