– Да ничего. Интересно пишете.
Молчание.
– Так, значит, это вы – Булгаков?
– Да, это я, Иосиф Виссарионович.
– Почему брюки заштопанные, туфли рваные? Ай, нехорошо! Совсем нехорошо!
– Да так… Заработки вроде скудные, Иосиф Виссарионович.
Сталин поворачивается к наркому снабжения:
– Чего ты сидишь, смотришь? Не можешь одеть человека? Воровать у тебя могут, а одеть одного писателя не могут? Ты чего побледнел? Испугался? Немедленно одеть. В габардин! А ты чего сидишь? Усы себе крутишь? Ишь, какие надел сапоги! Снимай сейчас же сапоги, отдай человеку. Все тебе сказать надо, сам ничего не соображаешь!
И вот Булгаков одет, обут, сыт, начинает ходить в Кремль, и у него завязывается со Сталиным неожиданная дружба. Сталин иногда грустит и в такие минуты жалуется Булгакову:
– Понимаешь, Миша, все кричат – гениальный, гениальный. А не с кем даже коньяку выпить!
Так постепенно черта за чертой, крупица за крупицей идет у Булгакова лепка образа Сталина. И такова добрая сила булгаковского таланта, что образ этот человечен и даже в какой-то мере симпатичен. Невольно забываешь, что Булгаков рассказывает о том, кто принес ему столько горя.
Однажды Булгаков приходит к Сталину усталый, унылый.
– Садись, Миша. Чего ты грустный? В чем дело?
– Да вот пьесу написал.
– Так радоваться надо, когда целую пьесу написал. Зачем грустный?
– Театры не ставят, Иосиф Виссарионович.
– А где бы ты хотел поставить?
– Да, конечно, в МХАТе, Иосиф Виссарионович.
– Театры допускают безобразие! Не волнуйся, Миша. Садись.
Сталин берет телефонную трубку.
– Барышня! А, барышня! Дайте мне МХАТ! МХАТ мне дайте! Это кто? Директор? Слушайте, это Сталин говорит. Алло! Слушайте!
Сталин начинает сердиться и сильно дуть в трубку.
– Дураки там сидят в Наркомате связи. Всегда у них телефон барахлит. Барышня, дайте мне еще раз МХАТ. Еще раз, русским языком вам говорю! Это кто? МХАТ? Слушайте, только не бросайте трубку! Это Сталин говорит. Не бросайте! Где директор? Как? Умер? Только что? Скажи, пожалуйста, какой пошел нервный народ!
Норвежский парусный барк с железным корпусом – прекрасный океанский корабль – сел на камни во время первой мировой войны в горле Белого моря.
Русское правительство купило этот корабль у Норвегии. После революции ему дали название «Товарищ», превратили в учебный корабль торгового флота и летом 1924 года отправили из Ленинграда в кругосветное плавание.
В редакции «На вахте» началось волнение – кого послать в Ленинград корреспондентом на проводы «Товарища»?
Это был первый советский парусный корабль, уходивший в такое заманчивое плавание. Я, конечно, никак не надеялся попасть на проводы «Товарища». Я понимал, что право на это имеют прежде всего наши сотрудники-моряки Новиков-Прибой и Зузенко.