Все слушали рассказ Ковальчука, затаив дыхание. После собрания, когда выходили из помещения, многие задержались у двери, уступая дорогу Ковальчуку.
Майские дни в ту пору стояли по-летнему теплые, и мы после ужина всегда собирались недалеко от столовой. Рябов, сидя на пустом ящике, пилил на стареньком баяне, подбирая какую-нибудь несложную мелодию. Летчики вполголоса перебрасывались шутками, в которых довольно едко высмеивались музыкальные способности замкомэска. Однажды, привлеченный музыкой, к нам незаметно подошел Ковальчук. Он был в тот день в наряде на кухне. Стоит в стороне, слушает и таким нежным взглядом на баяниста поглядывает, что я не выдержал, спросил:
– Ковальчук, музыку любите?
Он смущенно улыбнулся:
– Да! Люблю… Сам когда-то играл, товарищ капитан.
– На баяне?
– И на рояле тоже…
– Так попробуйте! Не стесняйтесь. Рябов, а ну одолжи сержанту инструмент.
Ковальчук, нетерпеливо потирая руки, подошел к Рябову:
– Уж разрешите, товарищ старший лейтенант?
Рябов вскинул на Ковальчука удивленные глаза и молча снял ремни. Ковальчук взял баян в руки, осмотрел его внимательно, словно бесценную вещь. Надев ремни на плечи, он уверенно пробежал по клавишам своими тонкими, длинными пальцами. Летчики сразу притихли и придвинулись ближе. Ковальчук огляделся, ища место, где бы сесть. Рябов так же молча встал и пододвинул ему фанерный ящик из-под макарон, на котором сидел сам. Ковальчук сел, окинул всех веселым, даже озорным взглядом и спросил:
– Ну, что сыграть прикажете?
Командир первой эскадрильи, стоявший рядом, сказал:
– Да нам все равно, Ковальчук, что вы сыграете. Но конечно, лучше повеселее что-нибудь, из нашего фронтового репертуара. Ну хотя бы «Синенький скромный платочек…».
– Хорошо. Сделаю, – с уверенностью сказал Ковальчук.
Он сжал губы, серьезное, даже торжественное лицо, склонил голову влево, к баяну, и заиграл «Рассвет на Москва-реке» – вступление к опере Мусоргского «Хованщина».
Чарующие звуки баяна полились в вечерней тишине. И что за чудесная мелодия! Так и виделось, как, озаряя восток, в предутренней дымке выплывало солнце, похожее на расплавленный металл. Вдруг ясно слышался рожок пастуха, мычание коров… Мне почему-то вспомнились село и дом бабушки и как она чуть свет выгоняла корову Пеструшку в стадо. И до того на душе стало и светло и тревожно, что даже в горле защипало.
Когда сержант кончил, я, не сразу очнувшись, взглянул на летчиков. Они стояли не дыша. Не заметил, откуда и когда собрался народ. У старых раскидистых ив, за спиной баяниста, стояли летчики соседнего штурмового полка, девчата с метеостанции, располагавшейся рядом, наши оружейницы… И мне подумалось: «Как же чутка душа русского человека к прекрасному!»