Павел тоже остановился. Высокий и худощавый, в коротком кафтане и круглой шляпе,
прикрывающей темные прямые волосы, стоял он посреди дороги. За этот год он очень
изменился, вырос и возмужал, стал спокойнее. Дни и вечера проводил на работах или в
школе, ночи за книгами и картами, мало и неохотно говорил. Казалось, все больше
замыкался в себе.
Кровь сказывается,насмешливо твердил зверобоям Лещинский и от раздражения
грыз ноготь.
Лещинский теперь все свободное время торчал в казарме, рассказывал о необыкновенных
странах, где люди живут как в раю, многозначительно умолкал и откашливался, если
разговор касался порядков крепости, приказаний Баранова, Павла, каторжного труда на
рыбалках и в лесу. Раза два приглашал к себе в верхнюю горницу Наплавкова, подарил ему
ятаган, якобы отбитый предком Лещинского у турецкого паши.
Рассказал осторожно и увлекательно про давнюю попытку поляка Беньовского
взбунтовать Камчатку, устроить вольную жизнь вместо каторги. Намекал на возрастающее
влияние крестника правителя, на новые планы Баранова, быть может, губительные для
многих колонистов... И выжидающе затихал, следил за собеседником. Но Наплавков молчал,
слушал и только однажды, уходя и прихрамывая, безразлично заметил:
Доброе вино смолоду дельно бродит...
...Серафима заговорила первая. Поежившись и натянув платок, хотя день был
безветренный и жаркий, и на горизонте четко белела снеговая вершина Доброй Погоды,
женщина сказала взволнованно и торопливо:
Ждет тебя девка. Окрест бродит... Лука под горою видел... Только...Она откинула
концы своей шали, выпрямилась.Лещинскому сказал муженек мой. Неладное замышляют.
Не упусти девку... Красивая...
Серафима вдруг умолкла, пихнула корзинку. Вся нежность и мука остались
невысказанными, пропали слова, онемело сердце... Павел больше ее не слушал, глядел
неотрывно в сторону леса... На секунду она опустила веки, затем, словно очнувшись, закончила
вяло, почти равнодушно:
Леща сторонись. С лаской в душу залезет, с лаской убьет.
Потом зашагала домой. Глаза ее оставались полуприкрытыми, ничего не выражало
окаменевшее лицо. Но на душе было холодно и пусто.
Павел даже не заметил ее ухода. Весть о Наташе, о том, что она близко, здесь, возле
поселка, заставила его забыть обо всем. Не раздумывая, повинуясь порыву, он свернул к
воротам, выходившим в лег, торопливо сказал пароль. Часовой открыл калитку, потоптался,
хотел напомнить, что выход из крепости без оружия воспрещен, но Павел уже свернул за
палисад. Решил идти к сожженной крепости, оттуда на Озерный редут. Там, по сообщениям
охотников, поставил свое жилье Кулик.