Вялые, с отекшими лицами, десятки людей шли один за другим, словно арестанты на
прогулке. В руках каждого из них был пучок желтых подмороженных стружек. Некоторые
иногда оживлялись. Это не было бессмысленное топтание дорожек: пухлая куча росла, потом
ее зажигали...
На церковной стройке трудился один Гедеон. Он похудел, ряса висела на нем рубищем,
заострились скулы, жесткая поросль бороды и усов побурела, но монах без устали стучал
топором. Чем он питался никто не знал. Даже при редких, случайных раздачах пойманной
рыбы никогда не подходил к лабазу. Один только раз Лука, тоскливо бродивший с ружьишком
по скалам, видел, как Гедеон, лежа на заснеженном мху, сосал прямо с кустов мерзлую
бруснику. Словно отощавший медведь.
Вечером, проверив караулы, Баранов запирался у себя в доме. Рядом со спальней, где
он недавно ночевал с Павлом, находилась большая низкая комната зал. Огромные болты,
тяжелые ставни на узких окнах бойницах напоминали средневековый замок. Массивные
квадратные брусья на потолке усиливали впечатление. На стенах висели картины, в углу
помещался шкаф. Множество книг в желтых переплетах, с надписями на разных языках
отблескивали золотым тиснением. В полумраке зала неясно мерцал мрамор двух голых нимф.
Баранов садился на скамью возле камина, грел руки. В громадном очаге, сложенном из
тесаных камней, трещали поленья душмянки аляскинского кипариса. Тепло и свет
распространялись на всю комнату. Вспыхивали и разгорались угли. Правитель брал книгу и
долго читал, потом мерно и тихо шагал по залу, задумчиво поглаживая лысину. Далеко за
полночь просиживал он у камина. Догоравшие угли озаряли его усталое, измученное лицо,
листы книги, часто раскрытой все на той же странице. ..Я вижу умными очами Колумб
Российский между льдами Спешит и презирает рок.
Ломоносов, Державин... Славу отечества воспевали в Санкт-Петербурге, блистательном,
пышном, богатом людьми, кораблями... А здесьлесистый пасмурный берег, умирающие
от голода люди, сыновья той же короны... Лисянский, Резанов, корабликаким все это
сейчас казалось далеким...
Когда одиночество было невмоготу, беспокойство за Павла, тревожные мысли о людях,
о колониях становились гнетущими, правитель созывал своих старых соратников, выносивших
лишения и голод не в первый раз. Выслушав рапорт старшего по караулу и установив на
следующий день пароль, Баранов рассаживал гостей у огня, доставал ром. В большущем
котле варился над огнем пунш, молча сидели промышленные, молча пили. Затем правитель
вставал, подходил к Кускову: