Наташа теперь редко встречалась с Павлом. Все дни проводила в лесу или среди скал,
уходила далеко по тропе, проложенной охотником. Нетерпеливо, как никогда, ждала отца.
Иной раз ей казалось, что Павел уже ушел, она торопилась домой, а потом, услышав еще
издали негромкий кашель, опять сворачивала в лес. Ей было трудно, и она сидела на мху,
наморщив задумчиво лоб, подняв невысокие мягкие брови.
В один из таких дней девушка увидела возвращавшегося охотника. Старик шел понуро и
медленно, держал на плече ружье, а сзади, закутавшись в одеяла, шагали двое индейских
воинов. Над головной повязкой переднего торчало отблескивавшее воронье перо.
Наташа быстро вскочила, хотела бежать навстречу, но передний индеец неожиданно
поднял голову, и девушка узнала в нем молодого вождя, сына Салтука. Лицо вождя
разрисовано черной траурной краской, глубоко запали глаза, обтянулись скулы. Брат его
матери, воин Волчьего рода, был повешен Барановым в числе остальных заложников.
Индейцы шли за Павлом.
Молчание длилось долго. В хижине стало темнее, потух огонь камелька. На остывших
углях медленно нарастал пепел. Погасли трубки. Сумрак заполнял жилье, и только бледный
отсвет небольшого окна освещал сидевших у очага индейцев. Павла, прислонившегося к
грубой бревенчатой стене, сутулую спину Кулика, его седую голову. Никто не двигался и не
говорил.
Коротко и тихо, не глядя на Павла, объявил старик о расправе Баранова с заложниками.
Жестокость войн, сражений, кровавую хитрость лесной борьбы он наблюдал уже не первый
десяток лет и не мог с этим примириться. Часто дряхлый Салтук отпускал врагов из уважения
к справедливому другу.
Но за европейцев Кулик не просил никогда. Он сам видел однажды, как моряки одного
чужеземного судна, окружив индейскую хижину, хладнокровно расстреливали в щели
вооруженных луками поселян. Индейцы заткнули отверстия и решили отсидеться, чтобы
ночью незаметно уйти. Тогда осаждавшие приблизились к жилью, заложили четыре петарды
и взорвали людей на воздух.
Чуукван молодой вождь наконец шевельнулся. Отложив тяжелую трубку, вырезанную
из моржового бивня, он поднял темное от полосатых разводов лицо. В сумраке он казался
значительно старше. Тонкие крылья резко изогнутого носа вздрагивали.
Твои братьябелые люди,начал вдруг индеец тихо и повернулся к старику. Молодой
чистый голос прозвучал торжественно.Сколько раз камни одевались снегом, сколько раз
вырастала трава... Мой отец мудр, и в долинах предков в него вселилась душа Великого
Ворона... Уходя в дальний путь, он указал мне самого справедливого. Ты ушел от нас, но ты
остался с нами, потому что белые люди стали тебе чужими... Э, худо! сказал он неожиданно
горячо, совсем по-мальчишески и сразу же, оглянувшись на своего пожилого спутника,
притих.Разве не заняли они все места, где жили отцы наших отцов...продолжал он уже
спокойнее,и лес и речки, где добывали зверя и рыбу, где горели костры йот множества
огней становились невидными звезды...