В этой казарме семейных не было. Промышленные гордились отсутствием баб. Пленные
индианки жены других зверобоев, алеутки не наполняли сумрачное, строгое жилье
старейших посельщиков. Не было и говора, напоминавшего курлыканье птиц, неустанной
возни, пестрых лоскутьев, редкой унылой песни крещеных рабынь.
Одно только исключение было допущено в старой казарме. Высокий седой старик
Афонин, сподвижник Баранова еще с шелеховских времен, промышляя речного бобра,
нашел под скалой у горячего источника раненых старуху индианку и девочку. Старуха была
уже мертва. Рысь прокусила ей шею. Два жирных ворона клевали посиневшую ногу индианки
и даже не взлетели при появлении охотника. Девочка их не отгоняла. Братья великого Эля
священны. Да она и сама была почти без сознания. Хищник ободрал ей кожу с плеча и
спины, и девочка истекала кровью. Она успела лишь дотащить мать к воде, хотя помощь
старухе еще в пути стала ненужной.
Зверобой хотел пройти мимо. Много смертей и ран встречал он на своем веку, но
тощие косицы, вымазанные кровью, темная худая спина подростка вызвали воспоминания
о далекой Миссисипи, о днях, проведенных пленником в индейской деревне, о детских
участливых руках, просовывавших в щели бараборы пищу.
Старик снял нательную рубаху, разорвал полосами, залепил глиной ободранные места.
Очнувшись и увидев чужого, девочка хотела вырваться, но сил не хватило, она снова потеряла
сознание.
Афонин прожил у ключа два дня, а когда раненая немного окрепла, забрал ее с собой.
Он принес девочку прямо в казарму; насупившись, положил на свои нары, стоявшие
рядом с углом Наплавкова, потом вскинул заросшее, скуластое лицо на притихших зверобоев.
Кто лаять будет? спросил он, чуть сбочив седую, в бобровой шапке, голову. Пушистый
хвост речного зверя открыл иссохшую стариковскую шею, но глаза глядели по-молодому
задорны; и воинственно.
Никто ничего не сказал. Афонина знали по всему Северу, сам губернатор Канады подарил
ему ружье. Единственный из русских, побывал он на вершине св. Ильи высочайшей горы
Аляски, пешком перевалил водораздел до Гудзонова озера. Все причуды ему прощались. Он
был очень стар, и зверобои привыкли к его дикованьям.
Уналашка жила на нарах тихо, как мышь. Днем, когда промышленные уходили на
берег, девочка выползала из своего закутка, приоткрывала дверь и долго сидела на пороге,
удивленно разглядывая островки бухты, ломаную линию скал, поросшую нескончаемым
лесом. Когда наступали ясные дни, можно было видеть вершины родных гор. Ярко-белые,
чистые, они проступали за лесной равниной, на краю неба, и девочке казались совсем
близкими.