Концерт давал коллектив художественной самодеятельности института. Марине нравились такие концерты. Столько было простоты и искренности в выступлениях певцов, танцоров, музыкантов, что недостаток профессионального мастерства с лихвой восполнялся безыскусственным весельём, которое сразу же захватило всех. Потом начались танцы. Давно Марина не танцевала с таким упоением.
– Марина Матвеевна носится сегодня по залу, как ласточка на просторе.
– Ещё бы! Вернулся муж, – переговаривались женщины, наблюдавшие за ней.
Григорий и Марина вернулись домой в три часа ночи. Сбрасывая с себя лёгкое пальто в прихожей, Марина весело сказала:
– Ну как, Гриша, наш вечер? Понравился?
Бенедиктин не спеша снял шинель, повесил её на вешалку, в упор взглянул на Марину и спросил:
– Откровенно?
Марина удивлённо пожала плечами.
– Ну конечно, откровенно.
– Чепуха! Невнятный доклад «галопом по Европам», худосочный концерт и эти старомодные танцы «до упаду»…
«Он, по-видимому, шутит. Ведь вечер был на славу. Так было всем весело», – подумала Марина. Она внимательно посмотрела на мужа.
На его полном лице не было и тени улыбки. Бенедиктин сел на табурет и, ожесточённо размахивая щёткой, смахнул пыль с ботинок. Он любил, чтоб обувь блестела.
Марине стало обидно, что муж не разделяет её настроения, но она подавила в себе это чувство, стараясь понять, чем же он недоволен. «Уж не тем ли, что я так много танцевала с другими мужчинами?»
– Ужинать будем, Гриша? – спросила она, испытывая желание быстрее возвратить прежнее приподнятое состояние.
– Обязательно, Мариночка. Я очень проголодался, – ответил Бенедиктин и, положив щётку на полочку, направился в столовую.
Как и у всякого человека, у Марины Строговой существовал свой интимный мир. Этот мир складывался из тысячи таких мелочей, о которых не всегда говорят даже с самыми близкими людьми. Это были вкусы, склонности, привычки.
Марина, к примеру, не любила тесную обувь и всегда покупала туфли на номер больше. Она не переносила духов с тёплым и резким запахом и покупала духи более дешёвые, но непременно с нежными, холодными оттенками. Одежду она предпочитала из тёмных материй и не любила никаких пёстрых тканей. Женщин, которые с первых минут знакомства начинали рассказывать о своих взаимоотношениях с мужьями и любимыми, она презирала. Сдержанных на слово, даже несколько косноязычных людей она предпочитала говорунам и краснобаям. Совершенно не переносила она так называемых остряков. Острословие, по её представлениям, имело что-то общее с жонглёрством в цирке и было больше сродни ремеслу, чем уму и таланту. Мягкость движений и живость черт – вот что составляло, по её убеждениям, истинную прелесть внешности женщины. Красивые (в смысле правильности черт), но холодные, неподвижные лица вызывали в ней сожаление. Из всех цветов, существующих на земле, ей больше нравились самые контрастные: чёрный, белый, красный. Её привлекали романы и повести, но она не любила читать рассказы и обычно, просматривая журналы, пропускала их. Стихи ей нравились такие, которые будили представление о высоком назначении человека, о его долге перед людьми и родиной. Из стихов о любви она выделяла лишь те, в которых очарование молодости было передано с трепетной и чистой правдой: в правде этой, казалось ей, всё просто и искренне и как бы нет ещё примеси опыта более поздних лет человеческой жизни.