Эсфирь тем временем молча разглядывала толпу, собравшуюся вокруг пары скандаливших пешеходов.
– Далее, доктор Креспи к тому же сообщил, что краска с автопортрета Турна совсем не совпадает с пигментами на обоих полотнах Ван Гога.
Девушка хранила молчание, посматривая в зеркало заднего вида. Толпа уже рассасывалась. Она опустила голову и уставилась на руки.
– Не знаю, может, когда-нибудь я его смогу простить. Сама себя уговариваю… Но внутри все просто кипит…
– Твой отец это делал ради собственного спасения. Разве мы можем понять, как оно было в то время?
– Я вот все думаю… Про «зондеркоманды», про тех людей в концлагерях… тех самых заключенных, которые из газовых камер выносили все ценное и работали на убийц… Кое-кто из них тоже выжил. Я как-то раз с одним даже разговаривала, в доме престарелых, где моя мать. И я сказала ему, что он поступал правильно. Не знаю, не уверена. У него на лице была такая боль, словно он не мог себе простить… Но, по крайней мере, своих он не предавал…
– А сейчас ты начала укорять саму себя. Подумай хорошенько. Что с тобой творится? Приступ ретроактивных угрызений совести?
– Что? Как? Я не понимаю, чего ты бормочешь…
Хенсон свернул на парковку. Девушка протестующее вскинула руки.
– Я же тебе велела ехать прямо в аэро…
Он оглянулся через плечо и ухватил Эсфирь за кисть.
– Тихо. Помолчи и слушай, что я тебе скажу.
Эсфирь раздраженно выдернула руку, но осталась в машине.
– Ты живешь на свете только потому, что Сэмюель Мейер не погиб. Наверное, из-за этого ты сама перекладываешь на себя вину за его преступления, если их можно так назвать. Душа каждого человека принадлежит только ему и никому другому. Разве тебя родили уже запятнанной грехами отца? Чушь.
– Тебе легко говорить, – посетовала Эсфирь. – Твой отец был мелким простодушным фермером.
– Вообще-то, он держал бакалейную лавку. – Хенсон погладил пальцами руль и встретился с ней глазами. – И не таким уж он был простодушным. В семидесятом отец ради страховки поджег свою лавку.
Эсфирь потупилась, а когда снова посмотрела ему в лицо, Хенсон уже глядел в окно. Похоже, он сам не ожидал, что вдруг выдаст семейный секрет.
– Да нет, я не вру, – сказал он наконец. – Его так и не уличили, но я-то всегда знал…
– По крайней мере, ты с ним потом говорил?
– Нет.
– Почему нет?
– Просто не хотел этому верить. Наши предки держали эту лавку аж с тысяча девятьсот десятого. А потом, когда отец умер, я понял, что вся его жизнь была направлена на то, чтобы защищать семью, заботиться о нас. Велфорд загибался. Мы почти обанкротились. Думаю, шериф кое-что знал, но решил смотреть в другую сторону.