Я посмотрела на него:
– А меня, знаешь, пугает то, что тебя она не пугает.
Он улыбнулся уже не так широко, только мне:
– Знаю.
И он поцеловал меня в губы – ласково и нежно. Потом отодвинулся, и я его отпустила, все еще не до конца понимая, что за перемена случилась в нем.
Валентина подошла к нему, он взял ее за ручку и повел к дальнему коридору. Она оглянулась на всех нас и показала язык.
Клодия послала за ними Лизандро, сказав вслух:
– Пригляди там, чтобы Бартоломе не сделал ничего такого, чего не должен.
Но я не сомневалась, что после представления Валентины и Самсона она просто не хотела оставлять с ней наедине никого из не-вампиров. Честно говоря, я тоже.
– Как ты можешь его любить? – спросил Ричард.
Я обернулась к нему. Он сгорбился, потирая ладонями руки от плеч, как от холода. Но холодно ему не было – по крайней мере, не тот это был холод, от которого можно защититься одеялом. Холод сердца это был, или души, или разума. Такой холод проедает дыру в самой твоей сути и оставляет за собой что-то темное и страшное.
Я смотрела на него и искала ответа на его вопрос. Такого ответа, от которого ему не стало бы еще больнее. Вздохнув, я поняла, что ничего, кроме правды, не придумать. Уж кем бы ни были мы с ним друг для друга, кем бы мы друг для друга ни стали когда-нибудь, но всегда между нами была и будет хотя бы правда.
– Я тебе задал вопрос, – напомнил он, и его сила полыхнула в комнату как жар из печи, которую открыли посмотреть. Но жар тут же рассеялся – Ричард пытался держать себя в руках.
– Почему я люблю Натэниела? – переспросила я.
– Да, именно это я спрашивал, – сказал он со злостью.
– Потому что с ним я никогда не чувствую себя извращенкой.
– Потому что он сам извращенец, – проворчал Ричард. – Рядом с ним кто угодно кажется нормальным.
Я почувствовала, как мое лицо закрывается – той непроницаемой маской, которую я надеваю, когда злюсь и пытаюсь держать себя в руках.
– Может быть, не совсем время для такого разговора? – предположил Жан-Клод.
Мы оба к нему даже не повернулись.
– Во-первых, – начала я сдавленным, контролируемым голосом, – Натэниел не извращенец. Во-вторых, он готов переменить всю свою жизнь, если я забеременела от него, а ты нет. Так что я бы на твоем месте не стала швыряться камнями в его сторону.
– Если ты беременна, я на тебе женюсь.
Комната вдруг наполнилась тишиной такой густой, хоть топор вешай. Я уставилась на Ричарда, секунду, две, и наконец смогла сказать:
– О Господи Иисусе, Иосиф и Мария! Ричард, ты думаешь, это и все, что нужно? Жениться, чтобы ребенок не был байстрюком, и сразу все будет хорошо?