Но у меня было свое мнение, и я его сразу высказал. Картина не будет защищена. Приехал какой-то иностранец делать картину о злодействах американцев!
Заговорили о другом.
— Тебе надо сниматься в большой роли. Ты же великие роли можешь играть!
— Я не хочу играть. Мне это неинтересно. Неинтересно играть. Неинтересна моя профессия. Я не художник. Я продавец. Я продаю свой товар — свое ремесло.
— Но ты же можешь выбирать роли!
— Неправда.
— Всегда есть выбор. Делать или не делать.
— О! Это наивно! У человека нет выбора. Он живет согласно предназначенному ему пути. Он поступает так, как поступает.
— Прости меня, я все же думаю, что человек тем и отличается от животных, что выбирает.
— Вот ты знаешь, я сижу в уборной и вижу муравья. Муравей ползет, — Марлон, не отрывая взгляда от пальца, медленно прочертил в воздухе, как ползет муравей, — он ползет справа налево, потом слева направо, потом поворачивает налево, — я слежу за его взглядом, за его пальцем, — потом останавливается, потом поворачивает направо, ползет направо. Потом он поворачивает наверх, ползет вверх, потом опять поворачивает налево, потом направо, потом вниз, потом налево, потом вверх. И так он пересекает собственный путь, может быть, сорок раз. Я смотрю на него и думаю: почему он так поступает, есть ли какая-то закономерность в этом?
— Есть. У муравья есть выбор. Он останавливается и выбирает.
— Ерунда. У него нет выбора. Он поступает так, как подсказывает инстинкт.
— Но даже инстинкт, подсказывающий то или это, предполагает возможность выбора.
Я подумал: ведь Марлон не просто так сидел в сортире и смотрел на муравья. Он думал, он запоминал то, о чем думает. Для него это не просто муравей, это образ. Образ бытия человека, его собственного бытия. Но что, его собственная жизнь только в том и заключается, чтобы сидеть в уборной, смотреть на муравья, или читать газету, или играть в игры с компьютером?
Мы пошли обедать. За столом сидели вдвоем.
Горничные, по-моему полинезийки, ушли. Собаки улеглись под столом. Мы продолжали разговор о выборе.
— Ты знаешь Успенского, философа?
— Нет.
— Как! Ты не знаешь Успенского?
— Нет, не знаю.
— Но это же знаменитый русский религиозный философ!
— Я знаю его учеников-теософов Блаватскую, Гурджиева.
— Как же это? Ты знаешь Блаватскую и не знаешь Успенского?
Мы поговорили еще. Я допил свой стакан вина. Он почти допил, еще немного оставалось на дне. Я взял бутылку и налил — ему и себе.
— Должен сделать тебе комплимент, — сказал он.
— За что?
— Я вот сижу и думаю. Кончаловский допил вино, а я еще нет. Если я сейчас возьму бутылку и налью ему вина, то он подумает, что я слишком заинтересован в нем, что я за ним ухаживаю. Если я не налью ему вина, то он подумает, что я плохо воспитан. Но если он так подумает, то я должен взять бутылку и налить ему. Но если я налью ему, то он подумает…