- Почему ты молчишь? - донесся до нее голос Руднева.
- Жаль… - вздохнула Ирина.
- О чем ты?
- Жаль, что нет любви. Загладин был прав: существуют только секс, расчет и деньги! Раз так, мне плевать на нашу великую семью! Я думала, у меня есть не столько муж и любовник, сколько друг… и, как всегда, ошиблась.
- Кто такой Загладин?
- Мой бывший сутенер! - слезы Ирины высохли от злости, на щеках загорелись красные пятна. - Он тоже лгал. Сделал меня воровкой, чтобы удержать! Но ты поступил гораздо изобретательнее - сделал меня матерью, чтобы шантажировать ребенком. Какие же вы скоты…
Она без сил опустилась на стул. Руднев лихорадочно искал способ исправить положение. Говорить сейчас Ирине о любви было бы опрометчиво. Он ощутил, как почва уходит у него из-под ног. Отсутствие конфликтов между ним и женой сделало его беспомощным в этой ситуации: у него не было опыта примирения. Дров он наломать успел, а что дальше?
Гордей Иванович и мысли не допускал об уходе Ирины. Он никогда ее не обманывал и любил с такой силой, которую не умел объяснить словами. Да и есть ли такие слова?
- Думаешь, мне нужны твои деньги? - подняла на него свои огромные, блестящие глаза Ирина. - Вы возомнили себя хозяевами жизни: деловые, преуспевающие мужчины. Решили диктовать правила? Я слишком хорошо знаю, что заказывает музыку тот, кто платит. Но нельзя купить вдохновение музыканта! Нельзя купить влечение души, Гордей. Ни за рубли, ни за доллары или фунты стерлингов. Даже за золото и бриллианты. Свет звезд не продается!
Руднев онемел. Он ни разу не видел ее такой - горящей от ярости, неистово, потрясающе красивой. Она вся сияла внутренним светом, которого Гордей Иванович никогда не чувствовал в себе. Может, потому он и потянулся к ней? Чтобы раздуть угасающее пламя?
- Мы все можем умереть… - произнес он одними губами, почти беззвучно.
- Ну и что? - так же беззвучно сказала Ирина. - Разве это повод для ненависти? Я тоже боялась, пока не осознала, насколько страх разрушителен.
- Прости меня, - Руднев опустился к ее ногам, обнял ее гладкие, твердые от балета икры совершенной формы. Его сердце затопили нежность и раскаяние. - Прощаешь?
- По-христиански, - вздохнула она, в шутку перекрестила его. - Исключительно для собственного спасения.
Ирина мгновенно переходила от слез к радости и от отчаяния к умиротворению. Она умела привнести юмор в самую безнадежную ситуацию.
Руднев увидел ее по-новому, поразился собственному дремучему непониманию того, какая женщина волею судьбы оказалась рядом с ним - яркая, много пережившая, светлая… и одновременно темная, смутная, как первобытная ночь. Ему, с его правильностью, всегда не хватало бездны, куда можно было бы броситься очертя голову.