Потом он задумался. Мы с тревогой смотрели на него.
– Слушайте, что я вам скажу, – сказал он наконец, – разбудите Дриженко и попросите сыграть с вами в лото. У него есть. За полчаса вы успеете проиграть пять-шесть рублей. Больше этому хабарнику не нужно. И он вас отпустит.
Одну-две партии Степиков посоветовал нам выиграть, просто из приличия, «для близиру», как он выразился.
Действительно, взводный охотно отозвался на предложение сыграть в лото.
– С котлом? Без котла? – деловито осведомился он.
В его сундучке, набитом цветными рубашками, портретами красавиц, вырезанными из журналов, жетонами за отличную стрельбу, картами, свиным салом, оказался полный набор игры, и через минуту Дриженко бойко выкрикивал номера. Мне было противно, что те же руки, которые били Луку, мешаются с моими, касаются их пальцами, тогда как мне хотелось схватить эти пальцы и сжимать их, покуда взводный не грохнется передо мною на колени.
Он оказался опытным лотошником и уснащал игру примечаниями, опротивевшими мне с детства, – туманного моего детства, заполненного тоскливыми семейными вечерами, на которых дедушка Абрамсон заставлял меня часами играть в кругу взрослых ради удовольствия выслушивать, когда я выигрывал, льстивый хор гостей: «Какой способный ребенок, чтоб не сглазить!»
– Барабанные палочки! – кричал взводный, вытягивая «11» и хитро подмигивая. – Сорок с носом! – и ставил «48». – Дедушка! – и торжественно демонстрировал «90».
Мы притворялись обезумевшими от восторга и, в свою очередь, козыряли ответными прибаутками: «Туды и сюды!» – когда выходило «69» или: «Учитесь считать, господин взводный?» – когда он вытаскивал несколько номеров подряд. Эти жалкие лотошные остроты восхищали взводного. В то же время мы не забывали аккуратно проигрывать, так что через час в руках взводного скопилось около пяти рублей,
Дриженко пришел в прекрасное настроение и на просьбу Стамати отпустить нас в город до одиннадцати часов побаловаться с девчонками заявил:
– А потом за вас отвечай, хвост вам в рот, как старая оглобля! – но тут же вытащил из кармана бланки увольнительных записок, подписанные Третьяковым, и вписал туда наши фамилии. – Смотрите, ребята, – строго сказал, – чтоб не напороться во дворе на ротного. В одиннадцать часов он из офицерского собрания идет домой.
Был вечер, неожиданно теплый, какие бывают иногда в Одессе даже в декабре. Я с наслаждением взрывал сапогами рыхлый снег, коричневый, как шоколадная халва. От долгого воздержания строй штатской жизни ударил мне в голову. Я с аппетитом оглядывал парадные ходы, украшенные медными табличками зубных врачей и ящиками для писем. Мелькали окна с прозрачными занавесками, сквозь которые иногда можно было разглядеть большую кафельную печку или завиток табачного дыма, кувыркающийся в воздухе.