– Урман!
Платон стоял на пороге, когда Соленый тихонько отомкнул штык от ствола и положил его на лавку рядом с собой.
Пес, весело виляя пушистым, круто загнутым вверх хвостом и поджимая короткие острые уши, подбежал к хозяину. Он уже свыкся с присутствием в избе постороннего и практически не обращал на него внимания. Нет, не сказать, чтобы вовсе не замечал. Но уж не рычал – точно. Они вдвоем вернулись в горницу. Кобель улегся у порога, а Платон не сел за стол, оставшись у дверей. Он не спеша поднял на Соленого ствол и тихо, без нажима произнес:
– Ружжо свое в сторонку положь.
Как только Урман увидал, что хозяин поднял карабин, он тут же вскочил на лапы, напружинился и обнажил белые острые клыки, демонстрируя гостю полную решимость к атаке.
– Ты чего, Платон? – изобразил удивление на лице Соленый, одновременно кладя руку на металлическую рукоять штыка[23].
– Ружжо, кажу, положь! – Платон повысил голос и передернул затвор, вгоняя патрон в патронник. – От греха подальше.
– Хорошо-хорошо! – с виду охотно подчинился Соленый. Он не торопясь взялся за цевье автомата и, положив оружие на столешницу, ото двинул его от себя, ближе к Платону.
Охотник чуть отвлекся, наблюдая за движением автомата по столу. И в это мгновение Соленый, падая на пол, коротким взмахом послал штык в хозяина избы. Урман с диким лаем кинулся на Соленого. Охотник выстрелил, но пуля не достигла цели. А вот узкое лезвие штыка глубоко вонзилось Платону в плечо. Вскрикнув от боли, Платон Куваев повалился, пытаясь вытащить клинок из кровоточащей мышечной ткани.
Урман тем временем вступил в борьбу с Соленым. Ему удалось ухватить его за ногу, не дав возможности подняться. Но почувствовав клыки пса, Соленый лишь еще больше озлобился, начисто забыв о боли. Он изо всех сил сжал горло собаки и принялся ее душить. Пес разомкнул челюсти, но тут же снова ухватился крепкими зубами за руку, душившую его, чуть выше локтя. Так они катались по полу до тех пор, пока Соленый, изловчившись, не схватил животное за задние лапы. Он все же поднялся и, оторвав Урмана от твердой опоры, что было силы саданул его об угол стола. Тело собаки обмякло и лишь содрогалось. Лапы мелко сучили, а из пасти пошла обильно розовая пена.
Заметив, что Платон освободился от воткнутого штыка, Соленый кинулся к автомату. Длинная очередь ударила точно в цель. Грудь Куваева была пробита насквозь, и из нее фонтаном хлынула кровь, заливая грязный дощатый пол избы, просачиваясь в щели и на глазах собираясь в сгустки.
Тяжело дыша и утирая с лица пот, Соленый осмотрел укусы, нанесенные псом. Они были неопасны. Отчасти защитил зековский ватник. Тогда он подошел к столу и налил себе из бидона полную кружку самогона. Опустошив ее, закусывать не стал. Лишь утерся рукавом. Закурил. Сел на лавку. Потом вдруг резко вскочил и, подбежав к мертвой уже лайке, ударил ее носком сапога по голове.