А красная сволочь, местная и понаехавшая городская, такая же мразь и голытьба, продолжали творить гадости, словно вознамерясь отплатить сполна всему роду человеческому за весь позор и унижение, что претерпели они на своем веку, начисто забыв, упиваясь властью, что такую жизнь выбрали сами. Они глумились и куражились, гоголями ходили по селу, намеренно провоцируя мужиков, чтобы потом, воспользовавшись удобным поводом схватить его и всю семью, жену и детей, и притащив в сельскую управу вдоволь покуражиться, поиздеваться над ними, натешиться властью, снасильничать всем пьяным скопом над беззащитными, подавленными морально и жестоко избитыми людьми. А затем под пьяный гогот, посвист и улюлюканье тащить их, униженных и растоптанных, к ближайшему оврагу, где, наслаждаясь неограниченной властью над жизнью человеческой, прочесть глумливый, высосанный из пальца, приговор, а затем пустить всех в расход, и женщин, и детей, и стариков, объявив врагами народа. А затем, сделав свое гнусное дело, они возвращались в сельскую управу, где снова вкусно жрали и много пили, тиская за груди и задницы привезенных из города для утех комсомолок-активисток, некогда дешевых кабацких девок, возомнивших себя вершителями судеб. Жратва и попойка, безумная пьяная случка всех со всеми, снова попойка, а потом вся эта вконец обезумевшая, ничего не соображающая, но воинственно бряцающая оружием ватага, вновь на улице, где глумится, кривляется и похабничает.
Впереди у них целый день с солнечным светом и теплом. Но как только на пыльные деревенские улицы опускается вечер и знойная духота дня уступает место вечерней прохладе, все незримо меняется. Исчезают докучливые днем, как налетевшая с болот мошкара, комиссары и их приспешники, бесследно пропадают крикливые и размалеванные подруги, проститутки-комсомолки. Вся эта мразь и ничтожество стремится как можно быстрее покинуть вольготные днем деревенские улочки, спеша укрыться до наступления сумерек в сельской управе. Где и отсидеться, отлежаться за крепкими стенами, массивными дверями и прочными запорами до утра, когда можно будет вновь, расправив плечи, поправив сползшую с рукава повязку, появиться на улице, и снова глумиться, кривляться, калечить человеческие судьбы. Ночь - она принадлежит другим, тем, кого днем они унижают, чью гордость и достоинство безжалостно втаптывают в грязь добротными, кирзовыми сапогами. В их пропитанных алкоголем и табачищем мозгах сохранился инстинкт самосохранения, который и загонял их за надежные дубовые стены, под охрану массивной, обитой стальными листами двери, за окна с коваными решетками. Ведь ночь - это время настоящих людей, о благе которых на словах они так рьяно радели, людей, которых боялись до смерти, едва на землю опускались сумерки.