Я лежал на коврах среди подушек, разбросанных для удобства моего тела, и лениво смотрел в открытый вход в юрту. Часть улицы. Синее небо. Свистящий на всю вселенную жаворонок. Спешащие по делам кентавры, конные абры, люди… Одна из моих служанок, Рона, черненькая, угловатая, по-жеребячьи неловкая, обмахивала меня опахалом. Я ее не прогонял, чтобы не обидеть; она была счастлива.
Товарищи мои за стеной юрты молчали. Залетела, громко звеня, дикая пчела нашла поднос с плодами амрисы, столь любимыми кентаврами, – и за тихла, мирно ползая.
И мне запомнился этот миг миром, покоем, пчелой, занятой взятком, влюбленной Роной и тишиной, тишиной…
Наше объединенное войско продвигалось к замку Бога-Императора. Степь кончилась уже через сотню-полторы километров от реки. Страна предгорий, холмов, покрытых лесом, лугов, рощ, пашен, на которых трудились люди и абры.
Саигор, выбранный великим вождем арланов на последнем сходе Великого Курултая, недаром перед выступлением в поход говорил мне:
– Мы, арланы, любимцы Бога-Отца. Он, в бесконечной милости своей, не привязал нас к пашне. Копать мы не можем, сеять и собирать удел абров и людей. Мы же – вольные птицы. Мы – пастухи, и стада наши неисчислимы.
– Какой у вас скот?
– Всякий. Овцы, коровы, быки, лошади, лорки, даже тарканы. Мы воины и скотоводы. А эти – земледельцы. Мы с ними ведем торг.
Лето цвело полной силой деревьев и трав. Скоту хватало сочных пастбищ, обильных ручьев. Вода здесь была сладкая. Чистые ключи выбивались из-под отрогов и, радуясь освобождению от каменного гнета, шипели, искрились встречей с солнцем.
Южный ветер приносил запахи, неслыханные людьми, но узнаваемые абрами и арланами. И время, таинственно устремляясь в лица, как ветер, волновало сердца,
И абры, и арланы знали дорогу, и заблудиться никто не боялся.
Все чаще встречались пашни. Сначала клочками, с плохонькими хижинами-домишками, которые не жалко бросить в случае опасности. И бросали, опасаясь невиданной массы войск. К тем тридцати тысячам людей и абров присоединилось еще пятьдесят тысяч арланов. Обозом гнали скот – ежедневную пищу, но и брали по пути у местных – война.
Однако не разоряли. И стоило хозяину – абру или человеку – возмутиться количеством взятого, отдавали не торгуясь. Было в этом что-то неестественное, несовместимое с ожиданием варварского разгула.
Малинин пробовал объяснить.
– Все дело в том, – говорил он, – что близость резиденции Бога-Императора заставляет не только примиряться с присутствием высшего закона, закона-справедливости, я бы сказал, но этот закон уже присутствует в подсознании всех живущих в этом мире. Смотри, мы пришли с войной, но не против закона, который есть Бог-Отец, а против кнехтов, которые просто по-своему его, закон, трактуют. Разорять нехорошо, но мы враги, а фермеры, смирившись с властью кнехтов, уже чувствуют себя виновными. Поэтому делятся, но иной раз возмущаются, конечно