Летом сорокового года я встретила школьного товарища Василия Михайловича Минаева. И он был такой молодой, красивый, мы вспомнили школу, в общем, он вскружил мне голову. И в сентябре я вышла замуж. Отец устроил по тем временам необыкновенную свадьбу. Он снял с петель дверь и сделал из нее большой стол. Гостей собралось человек сорок. Были сосиски, и было все, что надо. Папа был вообще человек широкой натуры. И Михаил Кузьмич Минаев (отец моего мужа) тоже человек широкой натуры и тоже чекист. Дочка моя Татьяна родилась 2 июня 1941 года. Я помню, как по этому поводу Зоя Ивановна Рыбкина сказала: «Что же ты сделала со своей матерью, в сорок лет превратила ее в бабушку?!»
Папа снял нам дачу, чтобы мы могли побыть с ребенком на свежем воздухе. И вот как раз на другой день переезда на дачу старушка, которая у нас была няней, бежит и что-то кричит. Я подумала, наверное, что-то случилось с ребенком, который лежал в коляске на улице. Мы вернулись, а в это время шло выступление по радио Молотова о нападении Германии на Советский Союз. Посидели, няня Таня рассказала про ужасы первой мировой войны, и через несколько часов муж уехал в Москву.
В годы войны я видела отца опять-таки урывками. Однако я хорошо помню, как он в 1939 году вернулся из длительной командировки и привез с собой моего брата Петю, который ни одного слова не говорил по-русски. И поскольку я знала немецкий язык, мне приходилось разговаривать с ним по-немецки и быть у него переводчиком. Помню, как папе выделили первую в жизни квартиру на втором этаже на улице Кропоткинской. И отец заявил: новой мебели мне не давайте, только самое необходимое, а то выкину ее в окно. Папа взял бабушку Прасковью Абрамовну к нам в дом. Вот это был образец нормальной хорошей семьи. С одной стороны – русская ветвь, много родственников, с другой стороны – еврейская, тоже много родственников, и все жили очень дружно. Эта бабушка по линии Лизочки – Елизаветы Юльевны Розенцвейг.
У папы, как я уже сказала, было четыре сестры: Шура, Варвара, Анна и Олимпиада. Сергея, как я отмечала, к этому времени уже не было. И вот интересно, когда бабушка, папина мама, умирала, ей было уже больше девяноста лет, она говорит мне: «Послушай, я хочу тебе сказать. Ты там, кажется, какой-то партийный бог. Я всю жизнь прожила с вами, антихристами. Меня Господь Бог не примет. Так уж ты, пожалуйста, собери всех родственников, чтобы пришли, когда отпевать будут». Похоронили бабушку на Калитниковском кладбище в Москве. Там ее мать покоилась. И папа просил похоронить его рядом с матерью. Когда уходила из жизни наша Лизочка, она тоже просила не разлучать ее с мужем. Она умерла в 1987 году восьмидесяти семи лет ужасной смертью, попав под автобус. Когда папа был в Америке, я ничего не знала о его работе. И уже когда сама имела отношение к переводам документов о производстве атомного оружия, то от товарищей узнала, что папа был с этим непосредственно связан. После возвращения из Америки в нашем доме всегда было много людей. Помню, что отец очень переживал, когда узнал, что Лизочку увольняют с работы. Он понимал, по какой причине, пошел и устроил там шум. Он сказал: «Я не понимаю, когда человек, моя жена и спутница жизни, выполняла оперативные задания наравне со мной, она вам была нужна?! Тогда вы не обращали внимания на ее биографию и ее национальность!» Папа говорил очень резко. Думаю, именно по этой причине очень скоро за этим протестом последовал его уход на пенсию. И это он переживал очень тяжело, жизнелюбивый, образованный, многоопытный человек, любящий Родину, желающий и умеющий много сделать для пользы своей страны, остался не у дел. Это было невыносимо. Позднее папа стал председателем федерации тенниса в обществе «Динамо». Он прекрасно играл, за границей на нелегальной работе ему часто приходилось заниматься теннисом.