– Что-то ты стал не в меру болтлив, как перебрался в провинцию, – замечает Лиза. – Прежде, когда мы жили вместе, ты не был таким болтливым…
– Скажи лучше, – спрашиваю я, – как у тебя дела с Владо?
– А тебе какое дело? Ты уехал, и ладно.
– Да, уехал, – говорю. – Чтобы ты не воображала, будто ты мне нужна. Тем более, что у тебя уже был жених. И без меня ты вполне могла обойтись.
Конечно, могла обойтись. Не исключено даже, что ты больше нуждался в этой гусыне, чем она в тебе. Нуждался, чтобы поменьше копаться в самом себе, чтобы поменьше думать о собственной персоне, чтобы ты не воображал, будто с тебя начинается и тобой кончается все на свете, и не мерил всех и вся на свои аршин, а чтобы разглядел в себе сомнительную величину сложного и запутанного уравнения, где, кроме икса, игрека и зета, мельтешат и все остальные буквы алфавита. Это дало тебе ощущение, что, будучи сомнительной величиной, ты все же занимаешь какое-то место в уравнении, что если ты не приносишь пользу самому себе, то можешь оказаться полезным для другого. Пусть в малом. Пусть временно.
Я ее вижу на тропинке так ясно, так отчетливо, как видел в тот вечер там, у себя в комнате, когда, примеряя платье, она спрашивала: «Ну и как?», не подозревая того, что самой привлекательной она казалась мне во время паузы между двумя платьями. Я вижу ее вполне отчетливо, хотя понимаю, что это мираж, – я давно убедился, что миражи мы видим более отчетливо, нежели реальность.
Не валяй дурака, говорю я себе, это Лиза-мираж, а настоящей Лизы тебе больше не видать, поминай как звали. Она прошла по твоей жизни безвозвратно, как и по жизни некоторых других типов. Выполнила свою задачу, может быть, сама того не сознавая, разбудила тебя – и привет. Особенно тебе не досаждала, ведь человек, который вас будит, обычно вызывает такую досаду, что хочется крикнуть: «Убирайся ко всем чертям!». А теперь, когда я уже пробудился от спячки и обнаружил, что ее нет, меня не покидает ощущение что этой идиотки мне ужасно не хватает.
Я снова ее вижу в тот прохладный осенний вечер в тонком летнем платье, стоящей на тротуаре перед домом. «Я бы хотела поговорить с вами». И несколько позже, сидящей в старом кресле – ее темные глаза озабоченно смотрят мне в лицо: «Вам, Тони, кажется, что вы делаете открытия, а на самом деле вы нагоняете себе температуру». И в другой раз, когда я ей говорю, что нечестно смеяться только в присутствии инженера, и она улыбается мне свое?! светлой, лучезарной улыбкой. И позднее, когда она стоит посреди ночной улицы, словно Орлеанская дева, решительно зажав в кулаке пилку для ногтей. И еще позже, когда ее до слез растрогал убогий перстень: «О, Тони, не ожидала этого от вас!», и когда она смотрит мне в лицо увлажненными глазами и обнимает меня красивой белой рукой, а я повторяю про себя, что надо держать ухо востро, как бы не угодить в пропасть… Мне все казалось, что я ее спасаю, на самом же деле было наоборот – она спасала меня. Хотя и сама она не меньше моего нуждалась в помощи. Если я болтался в житейском море, как пробка на воде – в самом деле, чем я был лучше пробки? – то Лиза металась в разные стороны с тем же нулевым результатом, не считая случаев, когда рисковала совсем увязнуть в какой-нибудь заварушке. Вот до чего можно дойти – чтоб такая тебя спасала!…